Егор остановился, посмотрел на меня и сказал:
– Не забудь главного: мы будем ждать вас здесь месяц. Если никто не придет – мы поедем в Петербург. Там, говорят, есть нормальные люди.
– Хорошо, – ответил я. И подумал: как же он отсчитает месяц?
Потом они втроем пошли вдоль забора к университетской библиотеке, а мы повернули налево, к театру.
В театре нам пришлось ждать долго, часа три, не меньше. Чтобы не потерять ощущение времени, я старался считать до тысячи, я сбивался, отвлекался на разговоры. Кюхельбекер вдруг начинал задавать вопросы, в основном о современной армии. Его забавляли наши поражения в Чечне.
Было пыльно, сумрачно, единственная свечка, зажженная Соней, которая при ее свете умудрялась читать, робко трогала желтым светом вертикальные полосы кулис.
– В следующей посылке, – говорил комкор, – желательно лично для меня включить справочник по форме одежды российской армии. Я слышал, что для генералов армии ввели одну большую звезду на погонах. Почему? Ведь так они уравниваются в форме с маршалами? Тогда я не представляю, как вы намерены отличать маршала от генерала армии. Ну как?
Я не задумывался об этом. Среди моих знакомых не было ни одного маршала. Хотя вот завелся комкор.
– Вопрос второй – остались ли сапоги в парадной форме? Нет-нет, не отворачивайтесь, Георгий. Постарайтесь вспомнить. Мне это принципиально важно...
Заныл, зашевелился Денис.
– Что? – спросил я. – Он чувствует?
– Нет, – сказала Соня. – Он пить просит.
Из кармана своего широкого платья она достала бутылочку, вытащила пробку и дала Денису. Он начал с удовольствием хлюпать, пить, совсем как грудной ребенок. Соня погладила его по голове.
– Вы уверены, что будет окно? – испугался я. А вдруг мы так и будем сидеть неделями, месяцами в ожидании... И тогда я тоже, как и Люся, лишусь возможности возвратиться домой.
Соня поднесла свечку к глазам Дениса. Она долго вглядывалась в его глаза.
– Скоро, – сказала она наконец.
– Да и я говорю: скоро. У меня же есть таблицы, – сказал Кюхельбекер.
– А можно, я их возьму с собой? – без надежды на положительный ответ спросил я.
– У вас там тоже есть таблицы.
– Да, конечно.
Я думал, что Егору, должно быть, страшно. И наверное, хочется прибежать к нам, сюда, и вместе со мной вернуться. Самое грустное – он об этом сейчас не думает: через какое-то время он сочтет виновной во всем Люсю и не простит ей собственного самопожертвования.
– Вы можете погулять, – сказала Соня. – Еще не начинается.
– Пошли выйдем, – сказал Кюхельбекер. – Попрощаешься с нашей страной.
Мне не хотелось отходить далеко от Сони, но какая-то бравада заставила меня последовать за Кюхельбекером наружу. Впрочем, темнота закулисья тоже угнетала меня.
– Когда еще вернетесь, – сказал Кюхельбекер, стоя рядом со мной в дверях театра. Жемчужное небо бежало низко над головой, воздух был тих и неподвижен. – Я бы тоже хотел вернуться, – продолжал он. – Но, наверное, это вызвано любопытством. На самом деле мне нечего делать там, у вас. Здесь же, я думаю, смогу многого достичь.
– А какие у вас планы?
– Я намереваюсь расширить империю, – сказал Кюхельбекер.
Он смотрел на меня строго. Черные глаза прятались в глубоких глазницах, занавешенных бровями. Лицо было лишено мяса, и кости норовили продрать кожу. Отталкивающее лицо. Но я к нему уже привык.
– Вы сомневаетесь? – спросил он. – Не надо меня недооценивать. У меня есть неплохой опыт придворной жизни, я знаю, как тикает машина государства. И я буду куда более эффективным императором, чем покойный Паша, царствие ему небесное.
– А здесь есть церкви? – спросил я.
– Не у нас.
– Значит, вы знаете что-то о других местах?
– Вы же сами видели того финна.
И тут мы увидели колесницу.
Колесницей я условно назвал для себя ту телегу, на которой мы с Егором прибыли на Киевский вокзал. Только вчера в ней приехал господин Кюхельбекер, а кто ехал сейчас – я не понял.
– Смотрите, – сказал я.
В тот момент я не почувствовал тревоги. Может, потому, что эта телега в моем сознании была связана с Кюхельбекером.
Уже были видны два велосипедиста в касках и черных плащах, которыми телега была запряжена. В телеге сидели какие-то люди – издали не разберешь.
