Увидев старичка, Егор подумал, что не следовало бы такому дряхлому созданию приползать на аутодафе. Но, может быть, он был дружен с мадам де Помпадур и теперь переживает за нее?
А старичок между тем пробирался меж зрителей, стараясь оказаться поближе к костру, и зеваки сразу расходились при его приближении, то ли жалея его, то ли испытывая брезгливость. Ведь стаи животных не любят дряхлых самцов, их загрызают. А может быть, старичка побаивались. Конечно, не его самого, а коренастого громилу в белой куртке, на которой был нашит красный крест. Громила шагал почти вплотную за старичком, опекая его и не давая упасть под порывом ветра.
Подобравшись ближе к сцене, на которой должно было разыграться действо, старичок обернулся, громила быстро опустился на четвереньки, а старичок уселся ему на спину. Никто не удивился, только Егору это было в диковинку.
Маркиза де Помпадур спокойно и даже с вялым интересом наблюдала за действиями палача. И вдруг закричала:
– Ну больно, больно же! Ты с ума сошел!
Женщина стала биться, стараясь освободиться от пут.
Сучья и палки начали потрескивать, люди на площади тоже зашумели, неясно было только, радуются ли они крикам женщины или возмущаются.
– О-о-ой! – пронзительно завизжала женщина.
– Нельзя же так! – закричал Егор. Еще минуту назад он думал, что жизнь этого мира не касается его – как будто смотришь кино. И вдруг закричал и побежал к костру.
Огонь быстро поднимался, его языки нежно и ласково трогали женщину, которая продолжала биться и кричать.
Дантес кинулся за Егором.
Внимание зрителей на несколько секунд переключилось на эту погоню. Дантес не успевал догнать Егора, император закричал:
– Ату его, ату мерзавца!
В сцену вмешался палач в красном пиджаке, который перед тем стоял с факелом в руке, высматривая, куда бы еще ткнуть, чтобы лучше горело.
Услышав крики, он резко развернулся и успел выставить факел как шпагу на пути Егора.
Егор не почувствовал ожога, но тут на него навалился Дантес и принялся молотить кулаками.
Егор еле отбивался – Дантес был вдвое больше и сильнее. Женщина уже не кричала, а звала маму, плакала, и треск дров перекрывал ее прерывающийся плач.
И больше Егор ничего не помнил...
Он никогда раньше не терял сознания и думал, что сознание теряют лишь романтические барышни. А тут потерял его сам. И не понял, как это случилось. Только когда пришел в себя, понял, что опозорился на глазах у всех этих чужих людей.
Он лежал на асфальте, под голову ему кто-то подложил скатанную в ком тряпку. Над ним склонилась белая борода доктора. Пахло нашатырем, внутри свербило. Егор никак не мог сообразить, что же случилось.
– Спокойно, – сказал ему доктор. – Все в порядке, ты очень переутомился и перенервничал. Все же первый день... у тебя был тяжелый день.
Егор попытался встать, но, когда сел, сразу закружилась голова.
– Полежи, – сказал доктор.
Только тут Егор вспомнил, почему оказался на площади.
Лежа, он повернул голову.
В нескольких шагах от него стоял обгорелый черный столб. К столбу было что-то привязано. Но это не было человеком, а так, черной тряпкой...
И Егор ощутил отвратительный запах костра, смешанный с запахом горелого мяса.
– Тошнит, – сказал он. – Я хочу уйти.
Доктор помог ему подняться.
Чуть в стороне на совершенно пустой площади стоял прямой как палка Кюхельбекер.
Он не делал попытки приблизиться к Егору. Просто смотрел – то ли на него, то ли на кострище.
Егор с трудом тащился за доктором.
Когда они проходили мимо Кюхельбекера, тот сказал – скорее доктору, чем Егору:
– Я ведь любил ее.
– Ах, чепуха! – сказал доктор. – Вы никогда не любили. Вы не способны любить.
– Ты ошибаешься, Леонид, – сказал Кюхельбекер с горечью. – Но мне не везло. К тому же она всегда помнила, что она – маркиза.
– Она была такая же маркиза, как я китайский император.
Егор всем весом опирался на маленького доктора. Тому было тяжело, он даже клонился под этой ношей.
