– Я больше волнуюсь от безделья! Мы должны ехать. Ехать!
– Фриц сказал, что со дня на день он ждет решения из Берлина.
– Фриц может и не дождаться. Его-то ничего не торопит.
– И что же делать? – Надежда сняла сковородку с плиты.
– Я знаю. Надо достать паспорт шведа. Или норвежца. Да, лучше всего норвежца. Никто не знает норвежского языка…
– Володя, ты руки вымыл? Ты же с улицы пришел.
– Иду, иду…
Ленин бросил газеты на стол и кинулся в туалет к умывальнику.
– Наденька! – донесся оттуда его голос. – Наденька, ты не знаешь, у исландцев есть заграничные паспорта или они ездят по датским?
– Иди в комнату. Я ничего не слышу.
За столом Владимир Ильич разъяснил жене свой план:
– Первое – мы достаем паспорт. Норвежца или шведа. И по этому паспорту мы едем через Германию.
– И как только к тебе кто-то обращается по-шведски, все проваливается, – сказала Надежда Константиновна. – Омлет не соленый?
– Чудесно, чудесно. Тогда это будет глухонемой швед. Да! Великолепно, – Ленин бросил вилку, вскочил и подошел к окну. – Это будет глухонемой швед или даже глухонемой норвежец. Тебе приходилось встречать глухонемого норвежца?
– Володя, не волнуйся, – сказала Крупская. – Садись за стол. Омлет остынет.
– Господи! – Ленин опустился на стул, руки бессильно упали на скатерть. – Сколько лет я ждал этого момента, я положил жизнь ради того, чтобы приблизить его, и, смею тебе сказать, без моей деятельности эта революция могла бы произойти на десять лет позже или не произойти совсем.
– Я это знаю лучше всех, – печально ответила Крупская.
– Да, милая. – Владимир Ильич протянул руку через стол и дотронулся до пальцев жены. – Я знаю и потому именно с тобой могу поделиться своей тревогой. Если я не попаду в Россию в течение двух недель, мое место займут другие люди.
– Другие люди в партии? – спросила Надежда Константиновна. – У тебя в партии нет соперников.
– Я не хуже тебя это знаю. Но при благоприятных обстоятельствах и в мое отсутствие некоторые постараются стать моими соперниками, претендовать на место наверху и, может быть, оттеснить меня.
– Лев Давыдович?
– Он не в партии. Но ради этого вступит. Есть и Зиновьев, и Каменев. Ты всех знаешь. Пока я жив, они не посмеют поднять головы.
– Но могут прийти другие, молодые, наглые, которых ты сейчас не учитываешь, – сказала разумная Надежда Константиновна.
– Партия погибнет, потеряет значение, как только потеряет меня. Власть уже захватили и теперь консолидируют эсеры и псевдосоциалисты, демагоги вроде Керенского. В России опасен не Гучков, нет, бойся Чернова – оратора, крикуна!
– Значит, ты не имеешь шансов?
– А я – демагог, – сказал Ленин и рассмеялся.
Он смеялся высоким голосом, откинув голову, рыжая с проседью бородка выпятилась вперед, как острие меча.
– Ты меня позабавила! – сказал он.
Ленин начал быстро есть омлет, заедая его хлебом, – он ломал булку, забрасывал в рот маленькие кусочки хлеба. Он думал о том, что с годами Надежда стала его «alter ego», она произносит вслух те его мысли, которые он не смеет или не хочет произнести сам. И она, конечно же, не сможет жить без него. Если с ним что-то случится, она тут же умрет, тут же… ему стало жалко Надежду, как будто смерть, о которой он рассуждал, относилась вовсе не к нему…
– Омлет совсем остыл, – сказал Ленин.
– Я принесу кофе, – сказала Надежда Константиновна.
Идея с глухонемым шведом при всей ее авантюрности и нереальности начала приобретать конкретные формы. Недаром Мартов как-то говорил, что под личиной доктринера и начетчика в Ульянове скрывается авантюрист, гимназист, начитавшийся Густава Эмара и стремящийся на Амазонку. И это опасно, потому что стремление к авантюрам он переносит на всю Россию, и не дай Бог ему дорваться до истинной власти – он может вылепить из России настоящего монстра.
Многие смеялись, но те, кто знал Ленина многие годы, даже не улыбались. Человеческой привязанности к нему не испытывал почти никто, потому что трудно привязаться к человеку, который не только может, но и готов пожертвовать любой привязанностью ради власти. Впрочем, это отличительная черта многих больших политиков, иначе они не становятся большими политиками.
В конце марта 1917 года стремившемуся в Петербург Ленину помог случай, что неудивительно, так как Ленин именно его и искал. Некто Нильс Андерссон, шведский социал-демократ, близкий знакомый Гримма, оказался в Женеве. Он был из тех сытых, вскормленных на хорошем молоке и доброй пище, в чистоте и уюте молодых людей, которых так тянет отведать дерьма для внутреннего равновесия, что они готовы устроить кровавую революцию на Мадагаскаре, только бы выдраться из скорлупы респектабельности. Нильс
