России, несмотря на кажущуюся легкость переворотов и революций, да и склонность народа к мятежу, до настоящего социализма не дорасти. Нет, не дорасти.
– Нет, – сказал Ленин по-русски, – не дорасти! Вот так-то!
И рука его потянулась к блокноту и карандашу, что лежали у него на коленях, чтобы занести на бумагу некоторые мысли, что могут оказаться полезными в предстоящих дискуссиях с соратниками по революционной борьбе.
И он не увидел, как усмехнулся вице-консул, как сузились глазки бюргера, как сжала его кисть цепкими крестьянскими пальцами его жена. Но это все увидел и услышал, несмотря на чтение, Карлуша Платтен. Он отложил, даже отбросил в отчаянии книгу и, толкнув Ленина в плечо, начал изображать пальцами язык глухонемых, а губами стараясь передать испуганно обернувшемуся Ленину всю опасность их положения. Швейцарский дипломат обернул к ним злое холеное лицо и с некоторой усмешкой наблюдал за соседями, в которых угадал жуликов и мошенников, хотя, впрочем, не знал пока целей их мошенничества.
Владимир Ильич, уже углубленный в нужную и срочную работу, лишь отмахнулся от нелепых и непонятных знаков Карла Платтена, так как в авантюрах его интересовали лишь разработка плана и самое начало действия – рутина поддержания авантюры его обычно тяготила. Он мог сбрить бородку, чтобы обмануть этих самых шпиков, но затем забывал брить ее ежедневно. Начисто упустив из памяти, что он – глухонемой, Владимир Ильич счел жесты Карлуши не более как нелепой игрой и отмахнулся от игры.
Карл, бросив опасливый взгляд на соседей по купе – никто из них не скрывал своего интереса к ним с Лениным, – счел за лучшее сделать вид, будто ничего не произошло, а Ленин между тем, вовсе увлекшись работой, начал напевать, не размыкая губ, танец маленьких лебедей из «Лебединого озера».
Более до самого Кельна событий не произошло. В Кельне была стоянка двадцать минут, но кондуктор, проходя по вагону, объявил с нескрываемой скорбью человека, который привык к неизменной точности немецкого айсбана, что отправление поезда задерживается еще на пятнадцать минут.
Вокзал в Кельне расположен близко от центра, над ним буквально нависает серая громада Кельнского собора.
Ленин выразительно ткнул пальцем в пачку газет, лежащую на сиденье между ним и Платтеном, быстро поднялся, как только поезд замер у перрона, и принялся одеваться. Платтен последовал его примеру.
На перроне было ветрено. Ленин застегнул верхнюю пуговицу и надвинул пониже шляпу. Платтен принялся упрекать его за поведение в купе.
– Ничего подобного! – Ленин, как и все великие люди, не любил признавать мелких житейских ошибок. – И если я даже что-то произнес, гарантируемо, что никто в купе этого не услышал.
– Вы забываете, что Германия охвачена шпиономанией, – возразил Платтен. – Вас могли принять за английского шпиона.
– Пускай они это только докажут! – возмутился Ленин, которому была отвратительна мысль о принадлежности к английской секретной службе – Англию в отличие от Германии он никогда не любил, в англичанах было много темного, тупого, и главное, они, по мнению Владимира Ильича, были тайно нечистоплотны и склонны к содомии.
Полицейский агент, который уже шел за ними в достаточной близости, чтобы слышать их слова, мысленно улыбнулся, так как каждому агенту приятно сознавать, что он вышел на настоящего шпиона. Агента послал следом за Лениным и Платтеном голубоглазенький бюргер, в действительности же криминальный советник Ганс Фридрих Розенфельд, уже во Франкфурте заподозривший в шпионаже транзитных пассажиров из Женевы.
Криминальный советник из Франкфурта, ехавший в купе со своей женой Гертрудой, а также агент в Кельне, который спешил по перрону вслед за социалистами, и знать не знали об Ульянове-Ленине и мало представляли себе значение российской революции. Зато были уверены в том, что английские агенты буквально наводнили Германию, и потому были на страже и следили – не попадется ли агент в их поле зрения.
Ленин и Платтен подошли к газетному киоску. Платтен расплатился за газеты – сюда уже поступили газеты с севера Германии и даже из Голландии и Дании. Не отходя от киоска, Владимир Ильич разворачивал газеты, отыскивая сообщения из России. Одно из сообщений заставило его выругаться по-немецки сквозь стиснутые зубы.
– Тише! – прошипел Платтен, оборачиваясь и с недовольством замечая совсем рядом молодого человека в сером пальто и с определенным наклоном головы, что выдавало его принадлежность к секретной полиции.
– Что тише? – ответил Владимир Ильич. – Что тише? Знаете ли вы, что Керенский назначен военным министром? Не сегодня-завтра он объявит себя диктатором!
– О, камрад Ленин, – сказал Платтен громким шепотом. – Вы же – глухонемой швед!
– Я – глупый швед! – ответил Ленин, игнорируя предупреждение Карла. – Если не случится чуда, я опоздал! К тому же нас никто не слышит.
– Простите, – сказал кельнский агент, подходя ближе и давая рукой сигнал Гансу Фридриху Розенфельду, чтобы тот возвращался к поезду. – Но вы ошибаетесь. Я вас слышал. И вам придется снять вещи с поезда и проследовать за мной в управление.
Ленин взмахнул руками, пытаясь изобразить речь глухонемого, но агент лишь устало улыбнулся, как положено улыбаться героям, завершившим трудную и опасную операцию по обезвреживанию группы английских шпионов.
16 марта 1917 года Ялтинский Совет направил телеграмму в Севастопольский Центральный Военный исполнительный комитет (ЦВИК), в которой говорилось, в частности, следующее:
