– Ты права, но у них злобные мозги, а наши миры связаны воедино, ты это знаешь лучше всех. А раз они связаны воедино, то Верхний мир можно погубить...
– Но как?
– Не знаю.
– Это бредовая выдумка.
– Может быть. Но грош нам цена, если мы ничего не сделаем для людей.
– Мы сами не люди.
– Ты так не думаешь.
– Чего думать, если я знаю.
– Ты отказываешься?
– Конечно, нет.
Они сидели тогда в своем убежище, на пятом этаже дома на Большой Подьяческой. Он сохранился целиком. Над подъездом латинская надпись «SALVE» – «СПАСИ». С пятого этажа были видны крыши и подвалы между ними.
– Если мы узнаем что-то особенное, в самом деле не бредовое...
– Ну как может быть не бредовое? – удивилась Люся.
– Объясню. Представь себе каменный замок, но под ним – карстовая пещера. Может, и небольшая, но точно под центральной башней.
– Ну, ты фантаст!
– И в один прекрасный день замок провалится.
– А если что-то узнаем?
– По крайней мере будет жизнь.
Он бывает совсем мальчишкой...
Люся сидела, обхватив коленки, и думала. Вспоминала.
Потом, сидя, вытянула ноги, ноги были длинные и очень стройные. Еще она любила свои щиколотки – узкие, как у породистой кобылы. Это ей еще там сказал один ухажер. И ей понравилось. Только никому эти ноги не нужны. Конечно, Егор ее любит, она знает, но ноги женщины созданы совсем не для того, чтобы бродить по пустым улицам, потому что нечем заняться, или совершать дурацкий поход в Хельсинки, а потом бежать от бандитов на шоссе у Выборга и вернуться еле живыми... Разве это жизнь?
По коридору кто-то шел. Охранник? Или вернулся Берия?
Ей стало страшно. Его боялись на Земле, его боятся и на том свете... Нет, это не его шаги, это шаги осторожные...
Люська кинулась к двери и прошептала, прижав губы к щели:
– Егорка, ты?
Он остановился у двери, отодвинул засов. Люська бросилась к нему на шею.
– Здорово он за тебя взялся, – сказал Егор. – Испугалаcь. Я был прав.
– Как ты догадался, что меня здесь надо искать?
– Я видел, как тебя увели. А дальше рассчитать несложно: они мыслят стандартно. Если ты Лаврентий Павлович, то отвезешь в свою резиденцию. Ну пошли, а то кто-нибудь заметит.
– Ты услышал? Узнал? По глазам вижу, что узнал.
– Я был прав. Они хотят всех убить. Всех живых.
Егор с Люсей жили на Большой Подьяческой в большом доходном доме конца XIX века. Большинство домов на прямой скучной улице исчезли, образовались пустыри, провалы, сквозь них виднелся канал Грибоедова. Всего на Подьяческой жили четыре человека – Егор с Люсей, слесарь Эдик и сама Чумазилла.
Квартиру нашла Чумазилла.
Эта странная девушка, скрывавшая от остальных и свое прошлое, и даже стаж жизни, порой казалась юной, а чаще безмерно старой, и обладала рядом странных талантов. Среди них был талант чувствовать дома.
Оказывается, дома бывают совсем мертвые, в них даже вредно жить. Лучше ночевать на набережной, но не каждому это приятно, хоть ночей в Питере и нет – кажется, что в нем стоит бесконечная белая ночь. В Москве такое освещение кажется странным, а в Петербурге оно привычно.
Бывают дома нейтральные, никакие.
А в некоторых сохранилась жизнь. Как говорила Чумазилла – эманация жизни. То есть истечение ее.
Такие дома образуют теплое поле, сохраняют в себе остатки человеческого тепла. В них жить полезно, и домам лучше, если в них есть жильцы.
Конечно, эти теории, которые Чумазилла излагала ровным голосом, для человека постороннего звучали бы бредом, но здесь неизвестно было, во что верить, потому каждый выбирал для себя глупость по нраву, что, впрочем, не так уж отличалось от предыдущей жизни.
