Она делала выговор Иванову, и тому это не понравилось.
– Откуда я мог знать, где ждет меня товарищ Бегишев, – огрызнулся он.
Он демонстративно протянул руку Андрею, как бы показывая женщине, что не на ихнем проклятом Бегишеве свет клином сошелся. Но та не видела Андрея – она тащила Владимира Ивановича за рукав, показывая всем своим видом преданность Оскару Ахметовичу.
– Я надеюсь, что нас ждут интересные беседы, – обернулся Иванов к Андрею.
– Я тоже, – согласился Андрей.
Женщина увлекла своего спутника к трапу, расталкивая интеллигенцию. Андрей понял, что Бегишев пользуется в Эстонии немалым влиянием – лимузин у трапа не снился даже Косте Эрнестинскому, который здесь главный человек.
Влекомый любопытством Андрей осторожно протиснулся следом за загадочным Ивановым и сверху, через плечо вахтенного, посмотрел вниз. Там, несколькими палубами ниже, стояла черная «Волга». Можно было угадать на заднем сиденье Бегишева, у приоткрытой дверцы стоял костолом Алик, задрав кверху голову и наблюдая за тем, как женщина и Иванов спускаются по бесконечному трапу.
Пограничник, стоявший у трапа, сделал было шаг к ним, но Алик крикнул ему что-то неразличимое за ветром и расстоянием. Пограничник вернулся на шаг назад.
Алик нырнул в машину, а женщина, открыв заднюю дверцу, жестом велела Иванову идти туда, но тот стал отказываться. Андрей понял смысл этой сцены: толстый Бегишев занимал слишком много места, и никому не хотелось оказаться стиснутым в середине заднего сиденья.
Проиграла в результате женщина. То ли по настоянию Иванова, то ли подчинившись окрику изнутри, она полезла в машину. Отступив несколько назад и склонив знакомым жестом голову набок, Иванов смотрел на округлый зад женщины и ее ноги, заголившиеся от неловкой позы. Затем он ястребом залетел внутрь и постарался захлопнуть дверцу. Дверца не желала захлопываться. Прошло с полминуты, прежде чем процедура завершилась и «Волга» тронулась с места. Тут по теплоходу объявили, что можно выходить, и Андрей оказался внизу одним из первых.
В Таллине зарядил мелкий дождик, куда более холодный, чем снег, потому что ледяные капельки умеют острее, чем снежинки, жалить кожу.
Андрей быстро прошел по скучной улице, ведущей к городу, пересек трамвайные пути и оказался перед толстой башней с примыкающей к ней аркой, в которой, как он помнил по прошлому визиту в Эстонию, размещался небольшой, но уютный и хорошо устроенный морской музей.
Он очутился в милом сердцу, неповторимом, сказочном старом Таллине, нашей советской Европе, странной отдушине, как бы приоткрытой форточке в европейский мир. Для студента пятидесятых годов или для голодного до зрелищ, закованного в запреты туриста шестидесятых именно Таллин был тем образом, из которого затем достраивалась воображаемая Европа.
Улицы были романтически кривыми и узкими, звук шагов отдавался до полоски неба, зажатой между смыкающимися над головой крышами. Площадь Ратуши открывалась как картинка на немецкой табакерке. Андрей заглянул в букинистический, но там было мало старых русских книг – лежали модные журналы прошлых лет, торговые каталоги и детективы. Магазин потерял свою исконную солидность, словно бабушка, которая вдруг решила покрасить волосы и намазать губы.
На телеграфе пришлось отстоять громадную очередь за пятнашками.
К счастью, Лидочка была дома.
– Я как чувствовала, – сказала она. – Мне уже два раза звонили из издательства, а я все откладывала и откладывала.
– Дома все в порядке?
– Да, конечно. А что тебя тревожит?
Андрей не удержал смешка – он не умел скрывать от Лидочки ни мыслей, ни настроений.
– Что-то смешное? Ты влюбился?
– И все-таки ты, Лидия, остаешься женщиной, то есть человеком ограниченным и эгоцентричным. Неужели ты полагаешь, что у настоящего мужчины нет других дел, как влюбляться?
– Ну ладно, хорошо, не высмеивай мой слабый разум. Ты доехал нормально, устроился в одной каюте с Алешей, и каюта тебе нравится… Я правильно угадываю?
– Ты, как всегда, проницательна.
– И потом ты встретил одного неприятного человека…
– Ты гениальна, Лидия!
– А чем я могу тебе помочь?
– Ты не догадываешься, какого человека?
– Нет, я не провидец.
– Помнишь историю с младенцем Фреем?
– Еще бы!
– Ты уверена, что это был Ленин?
– Ты видел Фрея?
– Погоди, Лидочка, я первый спросил.
– Я не могу быть на сто процентов уверена. Я же не присутствовала при родах. Но я верю Сергею Борисовичу, что это реинкарнация Ленина, его новое тело.
– Честно говоря, – сказал Андрей, – я тогда слушал твою историю, как Пушкин сказку Арины Родионовны.
Вдруг Лидочка засмеялась.
– Ты что?
– Из трезвых представителей человечества, – сказала Лидочка, – ты лучше всех осведомлен о тайнах и чудесах нашего века. Ты отлично знаешь – фантастического не существует. И вдруг, столкнувшись с мелким в масштабах Вселенной чудом, ты встаешь на дыбы и кричишь, что этого быть не может, потому что не может быть никогда.
– Чудес не бывает, – согласился Андрей. – Мы, волшебники, знаем об этом лучше простых смертных.
– То, что я до сих пор жива, – трижды, четырежды чудо. То, что ты жив, – чудо стократное.
– Ладно, что нам спорить! Я принимаю твою версию.
– Это не моя версия. Это версия судьбы.
– Хорошо, будем считать, что я принял на веру теорию, согласно которой некоторые личности, генетически выдающиеся, не желая помирать, могут каким-то образом избежать смерти, родившись заново в последний момент жизни. Есть предположение, что так случилось с Лениным. И потому ритуальные слова «Ленин вечно жив!» приобретают особый смысл. Ленин на самом деле не умер. Правильно?
– Почти. Не совсем. Ведь настоящий Ленин умер. Вместо него родился его генетический двойник. Но генетическое тождество не означает полного повторения человека. Ведь младенец Фрей рос в другой среде, учился в других условиях, был окружен другими людьми. Так что эксперимент, поставленный природой, имеет лишь теоретическое значение.
– Значит, это все же другой человек? – произнес Андрей.
– Другой. Но с характером Ленина. Я это испытала на собственной шкуре.
– Что в нем главное?
– Главное? Злоба. Или злость – не знаю, какое слово точнее. Он – заложник злости. Он мститель. Но теперь не за брата и не Романовым, а за себя.
– Ты не выносишь его?
– Я не выношу того, что он олицетворяет. Царства зла. Тем более когда оно прикрыто лозунгами заботы о человечестве.
Разыскивая свободную переговорную будку и потому заглядывая во все будки подряд, мимо прошел повар Эдик в сопровождении невысокого мужчины в фуражке таксиста. У мужчины был упорный настойчивый взгляд – Андрей столкнулся с ним глазами, когда мужчина заглянул в будку. Лицо было обыкновенное, но не русское. Его обрамляли полубакенбарды, желтоватые, словно покрашенные.
– Ты что замолчал? – спросила Лидочка.
– Здесь разные люди ходят, – туманно ответил Андрей. – Значит, сейчас твоему Фрею шестьдесят
