тебя приняли?
– И кто этот мужчина в позолоченной сковородке? – с ревностью в голосе спросил Алекс. – Почему ты его обнимала?
– Я вам все объясню, – сказала Дороти. – Сейчас я только могу сказать, чтобы вы не удивлялись… Ничего удивительного в этом нет…
– Не стесняйся, – мрачно произнес Алекс. – Не стесняйся, мы тебя не съедим.
– Ну, хорошо, только не смейтесь… Дело в том, что я принцесса королевства Лигона, а освободил нас мой дядя – король Лигона.
Потрясенные англичане смотрели на служанку миссис Уиттли, а Алекс только и смог вымолвить:
– Еще этого мне не хватало!
На плацу, стоя на помосте под виселицей, что придавало всей сцене жуткий, зловещий оттенок, король Лигона творил суд, ибо сопротивление фактории, вспыхнув, так и не разгорелось. Оказалось, что по- настоящему организовать сопротивление хитро задуманному нападению лигонцев было некому. Тем более что половина солдат и матросов, составлявших тот отряд, который намерен был сокрушить бирманцев в Рангуне, оставались на «Дредноуте», лишенные, правда, артиллерии. Там же был и мистер Пимпкин, в критический момент оказавшийся отрезанным от фактории. Полчаса назад они с коммодором попытались организовать десант и вернуть факторию, но стрелки Бо Нурии находились в выгодном положении, будучи растянуты по высокому берегу. Так что ни одна из шлюпок до берега не добралась и все, кроме одной, перевернувшейся, возвратились на корабль.
Бо Нурия стоял на помосте, над ним покачивались петли, шесть петель, – одна для его любимой племянницы Ма Доро. А на Востоке не прощают такого оскорбления царствующему дому. Кинув взгляд на петлю, король Лигона перевел его на толпу пленных. Даже в ней побежденные стояли по чинам, не смешиваясь. Впереди – офицеры, некоторые с женами, которые решили разделить участь своих кормильцев, среди них и полковник Блекберри, которого поддерживал доктор Стренгл, далее понуро стоял мистер Джулиан Уиттли, который лицезрел сегодня крушение всех своих жизненных планов и надежд, рядом с ним, настороженная, нахохленная, стояла Регина, вытирая локтем пот, катившийся по крутому лобику. К фактору жались служащие и клерки Компании, англичане и англоиндийцы, которым англичане всегда доверяли больше, чем туземцам. Наконец, далее, сгрудившись, но не смешиваясь, стояли английские моряки и солдаты и индийские сипаи. В отличие от командиров, ни те ни другие, раз уж бой закончился, не испытывали страха за свою судьбу и ждали, чем кончится это стояние на жаре, после чего можно будет удалиться в казарму и ждать решения своей участи.
Король поднял руку, призывая всех замолчать. Низкий неразборчивый гул постепенно прервался. Король поманил к себе молодого индуса, который служил у него переводчиком. Индус покинул группу лигонцев, стоявшую у помоста лицом к англичанам. В той группе были Бо Пиньязотта и его глухонемой сын, несколько придворных в латах и боевой одежде, с лицами, расписанными полосками – знаком войны. Раньше мужчины в Лигоне татуировали на щеках и на лбу знаки рода и знаки войны, но теперь их рисовали только во время похода, ведь татуируются лишь дикие люди гор!
Пока индус поднимался на помост, Бо Нурия отыскал глазами свою племянницу и улыбнулся ей.
Дороти и ее сотоварищи по тюрьме стояли отдельно ото всех в стороне, под навесом замолчавшей кузницы. Этим они как бы отделились от англичан, которые их хотели убить, и от лигонцев, которые все же, что ни говори, были туземцами, да и сами не звали англичан присоединиться к ним.
Бо Нурия заговорил, и индус начал переводить его речь на английский язык:
– Я, король Лигона и повелитель трех тысяч белых слонов, – произнес Бо Нурия, – пришел в Рангун взять у феринджи пушки, которые нужны мне, чтобы не пустить моего соседа короля Авы в мои земли. Я взял пушки.
Бо Нурия сделал рубящий жест правой рукой – с пушками было покончено. Хотя Дороти было ясно, что лигонцам предстоят нелегкие дни. На плац долетали шум и даже раскаты отдаленного грохота – лигонцы запрягали буйволов и слонов, чтобы тащить сорок готовых к пути пушек поперек равнины, далее в горы, за Пегу. В пути следовало отбиваться от рангунского и пегуанского гарнизонов, которые будут подняты бирманцами, чтобы остановить Бо Нурию, а также преодолевать размокшие от дождя дороги.
Но это – завтрашний день. Сегодня лигонский король – победитель. Его смелый план удался.
– Я хотел сказать, – продолжал король, – что в моем государстве хорошая жизнь. Мы много платим мушкетерам и артиллеристам, которые нам служат. Если английские артиллеристы и офицеры согласятся поехать с нами, то я обещаю, что вы будете получать жалованье вдвое большее, чем платит вам английский король. Когда же вы захотите уехать, мы не будем чинить вам препятствий…
– А может, это выход? – прошептал стоявший рядом с Дороти артиллерист.
– Вы же британский офицер! – возразил Фицпатрик.
– Мне так не нравится висеть вон так…
Король, как будто послушавшись артиллериста, тоже поднял голову, глядя на петли.
– Мы не хотели никому зла. Мы взяли пушки и уйдем, – продолжал он. – Мы даже просим прощения у тех, кому мы нанесли вред или кого убили. Но вы – плохие солдаты, раз вы пустили в крепость стадо буйволов. Так воевать нельзя.
Из цепи лигонцев, оцепивших помост, донесся смех.
– Когда вы будете воевать с Авой, запомните это.
Смех повторился.
Но среди англичан он не нашел отклика. Они хранили мрачное молчание. Даже среди сипаев и солдат, до того вполголоса обсуждавших предложение короля о поступлении к нему на службу, наступила тишина.
– Мне надо уходить, – сказал король. – Мы свое дело сделали. Нам предстоит большая дорога. Но все же мне придется еще задержаться…
Король ждал, пока индус переведет его слова, и глаза его непрестанно шарили по толпе, искали кого- то.
