В сырой избушке шорника ЛукьянаСтаруха-бабка в донышке стаканаРастила золотистое зерно.Да, видно, нам не ко двору оно.Лукьян нетрезв, старуха как ребенок,И вот однажды пестренький цыпленок,Пища, залез на лавку, на хомут,Немножко изловчился — и капут!
Ельничком, березничком — где душа захочет —В Киев пробирается божий мужичок.Смотрит, нет ли ягодки? Горбится, бормочет,Съест и ухмыляется: я, мол, дурачок.«Али сладко, дедушка?» — «Грешен: сладко, внучек».«Что ж, и на здоровье. А куда идешь?»«Я-то? А не ведаю. Вроде вольных тучек.Со крестом да с верой всякий путь хорош».Ягодка по ягодке — вот и слава богу:Сыты. А завидим белые холсты,Подойдем с молитвою, глянем на дорогу,Сдернем, сунем в сумочку — и опять в кусты.
Ночник горит в холодном и угрюмомОгромном зале скупо и темно.Дом окружен зловещим гулом, шумомСтолетних лип, стучащихся в окно.Дождь льет всю ночь. То чудится, что кто-тоК крыльцу подъехал… То издалекаНесется крик… А тут еще забота:Течет сквозь крышу, каплет с потолка.Опять вставай, опять возись с тазами!И все при этом скудном ночнике,С опухшими и сонными глазами,В подштанниках и ветхом сюртучке!
Торчит журавль над шахтой под горой.Зарей в лугу краснеет плахта,Гремит ведро — и звучною игрой,Глубоким гулом вторит шахта.В ее провале, темном и сыром —Бездонный блеск. Журавль склоняет шею,Скрипит и, захлебнувшись серебром,Опять возносится над нею.Плывет, качаясь, тяжкое ведро,Сверкает жесть — и медленно вдоль лугаИдет она — и стройное бедроПод красной плахтой так упруго.