очередного удара, но на этот раз, уже копья. Помог сзади стоящий собрат. Его копье, пробило горло назойливому врагу. Офриаду удалось отстоять небольшой оперативный простор. Следующий удар копья, он принял вскользь своего щита, после чего, резким ударом снизу, перерубил почти пополам бедро длинноволосого громилы. Щит Офриада оказался, как бы его крышей. Кулак левой руки находился сзади затылка. Локоть выглядывал с левого среза. Шлем оказался с правого. Когда Офриад резко опустил свою левую руку вниз, через свою голову, гоплон совершил круговое движение и ударил своей правой кромкой по щиту нового врага. Удар пришелся в верхний край щита. Аргосец был облачен в открытый шлем, потому, его собственный щит, после столь невероятного удара Офриада, врезался в его переносицу. Хруст переломанной носовой кости, тут же слился с предсмертной агонии. Офриад вогнал в подбородок ошалевшего противника, одну треть своего меча.
Так он бился почти двадцать минут, пока аргосцы не произвели своего великолепного маневра.
При любых других условиях, спартариоты выиграли бы это сражение безоговорочно, но удивительный фланговый выпад аргоских ратоборцев ошеломил лакедемонян. Пятьдесят длинноволосых гоплитов стремительно врезались в шестерку воинов, что составляли правый край фаланги. Обладая численным перевесом на этом фланге боя, аргосцы вклинились и в тыл спартанской фаланги. В это время первые две шеренги спартанцев успели вырезать еще две фаланговых шеренги противника. И те, кто находился в самой гуще боя, уже было решили, что битва выиграна, но когда спартариоты, за какой-то очередной час боя, потеряли сто гоплитов, что находились у себя в тылу, в их стройных рядах, начался настоящий хаос. Ведь прославленные воины великой Спарты привыкли всегда драться в едином сплоченном строю. Именно благодаря своей выносливости, организованности и фаланговому построению пехоты, они и выигрывали все предыдущие сражения, так как зачастую вступали в битвы с превосходящим по численности противником, который однако не знал, ни искусства строя и к тому же был вооружен чем придется.
Воины обеих сторон перемешались и началась страшная рубка. В толчее было не разобрать, кто есть кто. Все мешали всем, и как следствие, обе стороны стали быстро терять своих солдат.
Когда лик Аполлона оказался прямо над головами сражающихся мужей, на равнине из шестисот аргосцев и спартанцев в живых оставалось не больше ста человек. Вышло так, что битва сместилась на новый участок безжизненной равнины. Трупы павших собратьев и врагов мешали оставшимся в живых проявить себя в полной мере. Битва продолжалась уже семь часов. Началась сказываться усталость.
Офриад невольно оказался в самой центре развернувшейся драмы. После того, как пятьдесят аргоских гоплитов совершили свой поразительный маневр, все смешалось. Началась такая рубка, о которой затем слагали легенды обе стороны. Мечи сверкали со всех сторон будто огненные стрелы Зевса. Офриад пока и не помышлял о том, чтобы показать свою новую технику боя. Вокруг не хватало свободного места. Он едва успевал подставлять свой гоплон под каждый удар противника. Зато в такой толчее очень хорошо зарекомендовал себя его новый меч. В то время, как обе стороны прибегали лишь к рубящим ударам, молодой спартанец поражал своих противников простым до безобразия приемом. После принятия на щит очередного удара вражеского меча, он ударом снизу поражал бедро противника, после чего колол аргосца в область шеи или головы. Так как аргоские воины в такие мгновения всегда ожидали медлительного, но сильного хлесткого рубящего удара, то зачастую просто не успевали прикрыть свою голову.
С каждым прошедшим часом становилось понятно, что никто сдаваться не собирается и победит воистину сильнейший. Когда масса дерущихся насмерть гоплитов переместилась на новый участок, все получили то, чего хотели, — простор. Теперь было не так боязно рубиться один на один со своим непосредственным противником, так как между каждой дерущейся парой образовалось расстояние в длину нескольких копий, и оно постоянно увеличивалось. Из-за того, что теперь можно было не бояться за свой тыл, каждый поединок превратился в образцово-показательный бой. Теперь тот, кто был в объятьях своей ярости, погибал первым.
Офриад принял очередной удар противника подставив свой щит 'ребром'. Рубящий боковой удар пришелся в правый срез. Меч голубоглазого аргосца отскочил, словно его оттолкнули. Спартанец подступил к противнику еще на шаг, не давая ему времени для нанесения нового размашистого удара. Два быстрых укола, и аргосец уже не помышляет о нападении. Он, как и все его собратья, с кем пришлось встретиться Офриаду на этом поле брани, был шокирован неизвестной манерой ведения поединка.
Ударив своим гоплоном в правую сторону кромки щита аргосца, от чего его щит отбросило немного влево, Офриад произвел колющий выпад. Его меч с легкостью пробил бронзовую пластину в области сердца. Удар в корпус щитом, и вот длинноволосый муж валится на горячую землю, чтобы в последний раз взглянуть прямо в лик Аполлона. Интуитивно, Офриад почувствовал сзади какое-то движение. Не задумываясь ни на мгновение, он завел за темя левую руку, тем самым прикрыв щитом свою спину и голову целиком. В следующее мгновение щит был сотрясен ощутимым ударом. Видно, вражеский воин вложил в него всю свою силу. Меч слегка пробил бронзу гоплона, однако сам разлетелся на две неравные половинки. Не изменяя положения своего гоплона, Офриад с разворота нанес рубящий удар сверху. Как оказалось, у аргосца не было даже щита. Удар пришелся в область шеи. Фонтаном ударила кровь, и начисто срезанная голова покатилась к ногам очередного противника….
От усталости Офриад практически ничего не чувствовал. Весь покрытый своей и чужой кровью, он поднял чье-то копье и облокотился на него всем своим весом. Грудь разрывалась от недостатка воздуха. Пот, смешавшийся с грязью и кровью, превратил его лицо в маску потустороннего монстра. Глаза слезились. Хотелось просто упасть и умереть. Вокруг Офриада не были слышны даже стоны раненых врагов и собратьев, потому что таковых, собственно, и не было. Все шестьсот воинов, которые рано утром вступили в противоборство, сейчас стали пищей для черных, как смола, пернатых бестий.
Вдалеке послышались приглушенные голоса.
'Не может быть. Ведь я убил последнего!' — мысли были столь же вязкими и неповоротливыми, как и его тело.
Однако через некоторый промежуток времени он различил новые фразы. Офриад попытался разогнать пелену перед глазами. Полное истощение как физических, так и психических сил, было налицо. Собраться было крайне сложно. Невольно он даже опустился на колени. Глаза предательски слипались.
'Не смей уснуть, Офриад! Неужели смерть трехсот твоих побратимов и сородичей была напрасна? Вставай и сражайся, щенок!' — приказал себе спартанец.
На удивление, этот мысленный приказ сработал. Несмотря на нестерпимую ломоту в суставах, он встал на ноги и осмотрелся. Сквозь пелену, застилавшую взор, на противоположном конце поля ему удалось различить две одинокие фигуры. Повесив через плечо свой гоплон, некогда сверкающий, а теперь покрытый кровью и грязью, он шаркающей походкой пошел в свой последний бой. То, что обе фигуры принадлежали не спартанским воинам, было понятно даже издали. Гребни их шлемов были выкрашены в пестрые цвета. Какие? В наступающих сумерках Офриад уже не мог различать краски.
Когда он подошел на расстояние броска копья, спартанец убедился, что оба его противника находятся не в лучшей форме. У одного была перерублена правая кисть, второй еле держался на ногах и так же, как Офриад, истекал кровью, сочившейся из многочисленных порезов и ран. Тот, у кого было отсечена правая кисть, при виде приближающего спартанца встрепенулся.
— Алкенор, берегись, сзади враг.
Второй аргосец медленно повернулся к Офриаду и, еле выговаривая слова, устало поинтересовался:
— Что, не навоевался еще, лакедемонская собака?
Офриад перехватил свое копье для броска и, сделав по направлению к аргосцам еще пару шагов, метнул его в оскорбителя. Пролетев всего несколько метров, копье безвольно упало на тело убитого спартанца. Тут силы полностью оставили Офриада и он провалился в небытие.
Когда он очнулся, на небосводе ослепительно сверкал многочисленный сомн душ предков. Приподнявшись на локоть, спартанец огляделся. По полю сновали черные тени ночных падальщиков.
'Надо бы отдать должное, всем павшим собратьям. Негоже, когда тело воина становиться пищей для нечестивых животных'.
С трудом встав, он осмотрел поле брани. Двух выживших аргосцев нигде не было видно.
'Видать подумали, что я умер от потери крови. Идиоты, кто же не добивает своих врагов?!'
Глубоко вздохнув, он начал снимать доспехи с поверженных противников и относить их на край поля.
