то ее тщательно оберегают.
— И снова мы возвращаемся туда, откуда начали, — вздохнул Альбан. — Давайте спросим у Жо, прямо, без обиняков.
— Ну уж нет, Жо мы оставим в покое! — взорвался Коля?. — Вы думаете, ей приятно будет вспоминать о тех временах? Думаете, она мало страдала? Потерять сына, невестку, мужа! Да она сбежала из дома, только бы пореже вспоминать о тех, кого ей пришлось хоронить. И теперь вы хотите пристать к ней с расспросами — «почему?», «да как же так!», «а ну-ка вспомни!»? Оставьте мертвых в покое! Если они унесли свои тайны с собой, тем лучше для нас!
Ошеломленные этой неожиданной вспышкой, Жиль и Альбан растерянно переглянулись. Милашка Коля?, мечтатель и фантазер, которого ничто не могло вывести из равновесия, и вдруг такой взрыв гнева! Жиль откинулся на спинку стула и, тщательно выбирая слова, наставительным тоном обратился к младшему брату:
— Не думаю, что Жо любила свою невестку. По-моему, мы не сделаем ей больно, если спросим о Маргарите.
— Ты сам слышишь, что говоришь? — крикнул Коля?. — О Маргарите! А ведь она — твоя мать! Между прочим, ни один из нас до сих пор не назвал ее в разговоре матерью…
Его гнев внезапно утих. Он опустил голову, словно хотел спрятаться от любопытных взглядов братьев.
— Извините, что накричал на вас. Неделя выдалась тяжелой, мне нужно отдохнуть. Я иду спать.
— Чокнемся, и иди, — примирительно предложил Альбан.
Он только что налил кальвадос в три граненых хрустальных стакана, которые в свое время предпочитал их дед Антуан. Этот почтенный господин приобщил внуков к традиции праздничными вечерами дегустировать знаменитую яблочную водку, но каждому из братьев прежде пришлось дождаться своего пятнадцатилетия.
— Давайте подведем итог, — сказал Жиль, который без конца ерошил рукой волосы, что свидетельствовало об интенсивных размышлениях. — Возможно… мама была душевно больна. Врачи рекомендовали отправить ее в больницу, но отец так и не смог на это решиться. И все члены семьи сошлись во мнении, что не следует рассказывать об этом детям, что, должен согласиться, очень разумно. Думаю, нам действительно не стоит расстраивать Жо, вспоминая эту старую историю. Единственное, что меня по- настоящему беспокоит, — не сочтите меня эгоистом, — это передаются ли душевные болезни по наследству.
Он какое-то время не решался продолжать, но все же сказал с виноватой улыбкой:
— Я не хочу каждый раз, когда кто-то из моих детей вдруг засмеется или заплачет, спрашивать себя, все ли в порядке у него с головой.
— Не говори глупостей, Жиль, — воздев очи к небу, проворчал Альбан.
— Я адвокат, а не врач, и тем более не психиатр! — возразил Жиль. — Но если есть хоть минимальный шанс, самый ничтожный, я должен об этом знать.
Он снова взял бумагу, в которой шла речь о помещении матери в психиатрическую больницу, и стал ее перечитывать.
— Подпись врача неразборчива… И все-таки его можно найти.
— При условии, что он практикует, не уехал в другой конец страны и вообще еще жив, — возразил Альбан. — Эта бумажка была написана двадцать семь лет назад!
Коля? залпом выпил свой кальвадос и протянул стакан Альбану.
— Еще пару капель, будь добр. Послушайте, я все равно думаю, что лучше забыть эту историю. Твои дети, Жиль, абсолютно нормальны, и ты это прекрасно знаешь.
— Как знать… Думается, мать тоже была нормальной, когда отец сделал ей предложение. Симптомы появляются со временем, я где-то об этом читал… Я все выясню, можете на меня рассчитывать!
Прислонившись к стене у печки, Альбан переводил взгляд с одного брата на другого, размышляя о том, что они по-разному отреагировали на новость. Жиль был решительно настроен разузнать побольше, организовать настоящее расследование, а Коля явно желал только одного — поскорее захлопнуть этот ящик Пандоры. А что же он сам? Хочет ли он сам узнать, что произошло много лет назад в стенах этого дома? Узнать, что на самом деле случилось с его родителями?
—Ладно, — поднимаясь, сказал Коля. — Мы решили, что Жо оставим в покое, верно? И не будем рассказывать женам, оставим это между нами.
Неопределенно махнув братьям рукой, он, покачиваясь от выпитого алкоголя, а может, и от усталости, вышел.
Жиль дождался, пока шум шагов в коридоре затихнет, и сделал Альбану знак присесть рядом с ним.
— Почему Коля? так к этому отнесся? — спросил он.
— Потому что он любит, чтобы все было хорошо, без намеков и недомолвок. Ты его знаешь, ему нравится, когда все гладко.
— Счастливчик! — усмехнулся Жиль. — Но я, в отличие от него, не витаю в облаках. Меня эта история беспокоит. А тебя?
— Да. А точнее, и да и нет. Меня разбирает любопытство, и в то же время я боюсь. Я бы не хотел узнать что-нибудь ужасное о своей семье, понимаешь?
— Ужасное? Ты преувеличиваешь! А пока, если ты не против, я заберу эти бумаги с собой. Если хочешь, оставь бумажник у себя.
— Я положу его туда, где Луи его нашел.
— Зачем? «Пароход» не музей, Альбан, в котором вещи нельзя перекладывать с места на место. Тем более что скоро ты приведешь рабочих и все здесь разломаешь!
— Я не стану ломать, я буду ремонтировать.
Они обменялись улыбками, испытывая удовольствие от того, что так хорошо понимают друг друга. Потом решили, что и им уже пора спать. На площадке второго этажа братья пожелали друг другу доброй ночи, и Альбан поднялся выше. На «свой этаж», как он привык говорить.
Валентина уже крепко спала, но она оставила ему записку на подушке.
«Разбуди меня, когда придешь. Я тебя люблю».
Зачем будить ее среди ночи? Валентина была так красива во сне, что Альбан ненадолго замер у кровати — блестящие волосы разметались по подушке, тонкая золотая цепочка сползла на щеку. В этой непринужденной позе Валентина казалась очень молодой и очень ранимой. Альбан наклонился, погладил ее лоб, поправил цепочку. Подобрал с паркетного пола книгу на английском, закрыл ее и положил на стол. Никогда в жизни он не испытывал к женщине такого сильного чувства. Валентина стала ему необходима, он не представлял свое будущее без нее. Но он боялся спугнуть ее, не хотел, чтобы у нее создалось впечатление, будто он решил запереться с ней в этом доме, поэтому избегал серьезных разговоров, страшился произнести главные слова. Если он так скоро снова заговорит с ней о браке, не захочется ли ей бросить все и убежать? Он старше ее, у него нет профессии, он заставил ее уехать из Парижа… Конечно, Валентина уверяет, что ей очень нравится вилла, но он прекрасно видит, что здесь она чувствует себя… потерянной, что ли? Если ты не родился в этих стенах, легко ли привыкнуть жить в таком огромном здании? Тем более что этой зимой придется померзнуть… А может, ей будет страшно, если он станет отлучаться из дома? Положа руку на сердце приходилось признать, что желание вернуть «Пароходу» былое великолепие — идея эгоистичная и неразумная…
Альбан обошел кровать и лег на своей половине. Трещина на стене, казалось, стала еще больше.
«Ты смотришь на нее вот уже тридцать лет. Вы росли вместе».
А сколько еще найдется таких трещин, если обойти все комнаты? Может, в болезни матери сыграло свою роль постепенное разрушение дома — осыпалась штукатурка, блекли обои, растрескивались оконные и дверные проемы… Если верить Жо, Маргарита медленно чахла, ожидая, когда ее Феликс вернется с работы, но почти никогда не выходила на улицу.
«Я сам расспрошу Жо. Потихоньку, издалека, не задавая прямых вопросов…»
Как и Жилю, ему хотелось знать. Неожиданно Альбан вспомнил признание стюарда, которое тот
