он отправился в обход в отделение хирургии, чтобы попрощаться со всей своей бригадой.
VIII
Солнце жгло Прованс уже несколько недель и ночи не приносили никакой свежести. Каждое утро то же однообразно голубое небо уносило всю надежду на дождь, желанную грозу; потрескавшейся земле не хватало влаги, и оливковые деревья начинали серьезно страдать.
София и Даниэль выносили близнецов только в тень патио, где размещалась семья. Сиесты затягивались. Простыни были пропитаны потом, ставни оставались закрытыми весь день.
Безразличный к жаре Ален единственный шагал по холмам, предусмотрительно взяв с собой флягу с лимонадом. Уже на следующий день после приезда Винсен захотел пройтись с ним до оливковой рощи, и они ушли из дома сразу после завтрака, когда температура достигла уже отметки в двадцать восемь градусов, и начали стрекотать цикады. Оба были в джинсах, холщовых туфлях и белых рубашках, рукава которых были закатаны. Они не задумывались над тем, что были одинаково одеты и шагали в ногу. Время от времени Ален останавливался, чтобы показать что‑то Винсену. На самом деле он делал это, чтобы дать тому отдышаться.
— Смотри, там миндальные деревья, которыми твой сын особенно интересуется. Я посадил их, когда миндальное печенье снова вошло в моду, ты помнишь?
Ну вот, Виржиль заботится о новых клиентах, более прибыльных, как ему кажется… Я ему позволяю, у него много идей!
— А у тебя много терпения. Я не знаю, как ты с ним ладишь, он всегда такой агрессивный!
Молодой человек принял своего отца и мачеху скорее холодно, что касается Сирила, того он решительно проигнорировал.
— Пускай он злится на меня из‑за Беатрис, что уже глупо, но он больше не разговаривает с Тифани!
Ален снова остановился и повернулся к Винсену.
— Тебе разве не было трудно принять ситуацию, а?
— Да… Конечно да. Но это моя дочь, и я желаю ей счастья, но ведь, кажется, только Сирил способен сделать ее сегодня счастливой. Может, у них это пройдет. Они такие молодые!
— У тебя было время с ним поговорить?
— За кого ты меня принимаешь?
— За торопящегося человека.
— Ален…
— Или очень занятого, если хочешь.
— С тех пор, как Мари поставила меня в известность, я говорил с Сирилом.
— Я знаю. Он от этого пришел в плохое состояние, он мне звонил до и после.
Удивленный Винсен заинтригованно взглянул на него и пробормотал:
— Тогда зачем ты задаешь мне этот вопрос?
— Судя по тому, что он мне рассказал, ты говорил не с ним. Ты произнес нравоучительную речь, нет?
— Но… да! Я должен был его поздравить? Он спал с Тифани, когда она была еще ребенком! Однако у меня не было ни малейшего желания его затыкать, он одновременно умирал от страха и дико храбрился, чтобы убедить меня, очень трогательно…
— Точно так же, как и ты, когда притащил Магали в кабинет твоего отца.
Имя его бывшей жены, так же как и напоминание о молодости, увлекли Винсена в ностальгические размышления.
— Как давно это было… — сказал он почти шепотом. Его очевидное смятение заставило Алена улыбнуться, и он ласково подтолкнул его.
— Пойдем, не будем стоять на самом солнце.
Они медленно зашагали дальше, спустились в первую оливковую рощу и добрались до тени деревьев. Деревьев, которые росли и тридцать пять лет назад, когда они были беззаботными детьми.
— Я ходил на выставку Жана‑Реми, — сообщил Винсен через мгновение. — Мне очень понравилось… Он, наконец, показал тебе картину, на которой изображен ты?
— И которую ты хотел купить? Да.
— Я хотел пригласить его на ужин, но у него не было времени. Ты можешь это устроить в эти дни?
Ален резко остановился и набросился на него.
— Почему ты вдруг хочешь лучше с ним познакомиться? Из‑за его известности?
Раздраженный, Винсен пожал плечами, но спокойно ответил:
— Потому что он является частью твоей жизни.
— Это не ново!
— Нет, но я тебе напоминаю, что мы годы избегали друг друга, ты и я!
Незаметно их тон стал повышаться, и воцарилось короткое молчание, которое первым прервал Ален.
— Ты прав. Я передам приглашение.
Он опустил глаза на фляжку, которая висела на поясе, взял ее, открутил крышку, потом откинул голову, чтобы попить большими глотками. Переведя дыхание, он бросил:
— Я рад, что ты здесь. Хочешь пить?
Винсен кивнул, счастливый утолить жажду. Ален продолжил:
— Я никогда больше не хочу с тобой ссориться.
Они оба от этого страдали, но только Ален имел смелость это признать, это выразить. Они пошли дальше, на вершину холма. Жара становилась знойной, хотя сухость делала воздух сносным, и пятнистые ящерицы даже не разбегались перед ними.
— Ты в Париже хоть немного занимаешься спортом? — побеспокоился Ален, взглянув на Винсена.
На его лице начинала проявляться усталость, а рубашка была уже мокрой от пота.
— Я записался в спортивный зал, но никогда туда не хожу!
— У тебя остается спорт в постели…
Винсен закатил глаза, наконец, остановился запыхавшись.
— Ты выиграл, я прекращаю, я сдох.
— Ладно, но ты все‑таки можешь пройти еще двадцать метров? Сядем там, — решил Ален.
Он довел своего кузена до плоского камня, находящегося в тени последних оливковых деревьев.
— Это моя любимая остановка, вид здесь величественный.
Перед ними простиралась оливковая роща, которая была серебряно‑зеленого цвета в режущем свете солнца. Другой холм слева от них был украшен пиниями и кипарисами, на заднем плане была видна гора Ком.
— Давай рассказывай, — предложил Ален с нежностью.
— О чем тебе рассказывать? Ты прекрасно знаешь, что происходит… Я сделал ошибку, женившись во второй раз, и это не единственная ошибка! До этого я часто делал неправильный выбор… Но надо отвечать за свои глупости, сейчас я застрял.
— И это делает тебя несчастным? Ты ее любишь?
— Беатрис? Больше не знаю. Я был очень в нее влюблен сначала. Я думаю, я был так польщен тем, что она молодая, красивая, и это она пришла за мной.
— Правда?
