Колдун из Темногорска

Кирилловича. – Сейчас я отчетливо произнесу про себя какую-нибудь фразу, а вы возьмете меня за руку и попытаетесь отгадать. Хорошо?

Лена кивнула, хотя сомневалась, что этот трюк ей удастся снова. Но тут же отчетливо услышала: «У истории нет истины, а есть только версии». И повторила сказанное вслух.

– Отлично, – Иван Кириллович одобрительно кивнул. – Прежде с вами случалось подобное?

Лена отрицательно мотнула головой.

– Отлично, – повторил он вновь, как будто ставил ей оценку в журнал. – Вы сами откуда? В смысле… Ваши родственники, – спросил он зачем-то.

– Мама здесь, в Питере родилась. А отец приезжий.

– Из Темногорска? – спросил Иван Кириллович.

– Нет, из Костромы.

– А в Темногорске у вас родни нет?

– Нет. Я даже не знала, что есть такой город.

– Пройдемте со мною на кухню.

– Я не голодна, – сообщила Ленка, решив, что ее собираются угостить ужином.

– О нет, не за тем! – Иван Кириллович рассмеялся.

На кухне царил такой же разор, как и в прихожей – повсюду, даже на полу, высились горы немытой посуды, на столе, недопитая, стояла бутылка водки; засохшие бутерброды горбились на тарелке. Иван Кириллович извлек из шкафа бутылку с водой и налил ее в чистую – похоже, единственную чистую – тарелку. Вода была столь прозрачна, что казалась голубой. Адвокат взял Лену за руку и осторожно опустил ладонь на зеркало воды, накрыл сверху собственной ладонью. Когда их руки поднялись, на поверхности возникла картинка: какое-то озеро, вековые ели и белая церквушка посередине.

– Что это? – спросила Ленка, и изображение тут же пропало.

– Помните о том, что вы видели, – шепнул Иван Кириллович, – а теперь идите, Леша вас ждет. Но, не попрощавшись со мной, не уходите, – добавил ласково и одновременно строго.

В Лешкиной комнате от прежней обстановки не осталось и следа. Повсюду валялись выброшенные из шкафов вещи. С книжных полок сняли часть книг, отчего стеллаж напоминал человека с выбитыми зубами. Сумки и картонные коробки, перевязанные веревками, сложили в углу. Ковер и магнитофон исчезли. Стен стоял у окна и курил.

«Неужели ему позволяют курить дома?» – удивилась Лена.

Вообще вид у него был расхлестанный, рубаха с оторванными пуговицами связана узлом, а вместо майки на груди была какая-то странная полотняная повязка, охватывающая весь торс. Потом, уже много времени спустя, Лена узнала, что такие повязки иногда накладывают при переломе ребер.

– Этот Иван Кириллович – он кто?

– Гамаюнов? – Стен улыбнулся. – Он – гений. Ты о нем еще услышишь. Обещаю.

– Кирша сказал, что ты уезжаешь.

Алексей посмотрел на нее вопросительно, будто спрашивал: «Ну и что? Тебе-то какое дело?»

– Ты на меня злишься? – спросила Лена.

Он молча покачал головой.

– Но почему же тогда уезжаешь?

Любой другой огрызнулся бы зло: «Не из-за тебя же, дурехи». Но Лешка сказал:

– Отец считает, что так будет лучше. Иван Кириллович тоже.

Странно, что он ссылался на чье-то мнение вполне уважительно.

– А как же твоя мама? Она не против?

Он ответил не сразу. Глубоко затянулся, потом откинул голову назад и выпустил вверх струю дыма. Со странной усмешкой смотрел, как синее кольцо, извиваясь, растекается бесформенным облачком под потолком.

– Мы с нею поссорились.

– Что сделали? – не поняла Лена.

– Поссорились, – повторил Стен с неожиданной злостью. – Моя выходка испортила ей карьеру. Она же член партии, начальник лаборатории, а тут такое! Ей объявили выговор по партийной линии, ее лабораторию в институте ликвидировали. Она теперь без работы. Уехала к сестре, пытается устроиться. И занимается срочным обменом квартиры, – он говорил о матери «она», будто в одночасье самый близкий человек сделался ему абсолютно чужим.

– Значит… Ее здесь нет?

Алексей усмехнулся.

– А ты понятливая, Никоноша, – он швырнул окурок в пепельницу. – Я-то думал, что на свете есть хотя бы один человек, на которого можно безоговорочно положиться. А оказалось, что нет. Она сама говорила: хочу, чтобы мой сын был сильным и смелым, способным на неординарный поступок. Почему же, когда все открылось, она орала как резаная и обзывала меня кретином и подонком? И это прямо там, у них! Они так забавлялись, когда она отвесила мне пощечину. – В его голосе послышалась такая боль, что Ленка невольно передернулась.

– Но ты в самом деле… испортил ей жизнь. Ты это понимаешь?

Стен по своему обыкновению откинул голову назад.

– Это ты ничего не понимаешь. Я дал ей шанс. Я должен был это сделать. Должен! Но… – он задохнулся. – Она всегда придерживалась тех же взглядов, что и я. Но при этом считала, что лучше сидеть и молчать в тряпочку. Или шептаться на кухне. Но нельзя же всю жизнь раздваиваться! Мне надоело лгать, надоело говорить не то, что я думаю. Пока я молчу, все будет длиться. Эта жизнь после жизни никогда не кончится… Все мерзко! Все!

– Твоя мама переживала за тебя, ты же всю жизнь себе поломал.

– Э, нет! – Он погрозил кому-то пальцем. – Она орала только про себя, а про меня – ни единого слова! Я ей жизни отравил. Я ее ущемил! – Он рассмеялся. – Это было потрясающе. Откуда это слово? Ущемил. А я-то думал… – он осекся, спохватившись, что слишком выдал себя.

Это был удар по его гордости: он-то считал, что для матери свет в окошке, а вышло… Черт знает, что вышло.

– А твой отец? – спросила Лена с опаской, боясь наступить на еще одну больную мозоль.

– Я его почти не знаю. Хотя сейчас отец мне очень и очень помог.

– Он тебя одобряет?

Стен ответил не сразу.

– Отец меня понимает. В жизни каждого есть такая черта, за которую ты не имеешь права переступать. У древних была такая поговорка: здесь вода останавливается. Все. Предел. Видимо, я к такой черте подошел. Вместе со всеми.

Стен то говорил вполне понятные вещи, то он начинал рассуждать на каком-то своем особенном языке. Как будто не от своего имени. Лене вдруг расхотелось спорить о высших материях. Если сказать честно, эти самые материи ее мало занимали, интересовал ее только Лешка. Их отношения. Какие еще, к черту, отношения? Он уедет, и они никогда больше не увидятся. Никогда. Вот и все отношения.

– Ты мне будешь писать? – спросила она жалобно.

Стен пожал плечами, и этот жест мог означать все, что угодно – «не знаю», «может быть», «конечно».

Потом выяснилось, что пожатие плеч означало недоуменное «зачем?»

Лена подошла и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Потом отступила.

– Это ничего не изменит, – сказал Стен очень тихо, без тени издевки в голосе, и от этого его слова звучали еще обиднее, еще больнее.

Лена бросилась вон из комнаты. В прихожей столкнулась с Иваном Кирилловичем. От неожиданности она вскрикнула. В руках «старика» – а в мыслях Ленка именовала этого человека именно так – была точно такая же плетенка, как и у него на шее. В цветных косицах причудливо сверкала серебряная нить. В этот раз ожерелье показалось Ленке необыкновенно красивым.

– Ниточка живая? – спросила Ленка у «старика». Почему-то шепотом.

– Можно сказать, что да. Наверное, то, что я совершаю – безумие. Но все же… Вы позволите? – спросил