сильного человека, осужденного вечно маяться со своим увечьем, и почти нечеловеческую решимость недуг перебороть. Он посоветовал Элию заснуть и будто невзначай махнул ладонью перед его лицом. И тот забылся легким сном, в котором боль начала постепенно стихать, и Элию стало сниться что-то веселое, забытое, из детства, еще до войны, отчего Элий улыбнулся во сне. Голова его склонилась Летиции на грудь, а Летти перебирая пряди его волос, вдруг расплакалась, запоздало осознав, что могла потерять его там, в колодце, и испугалась, и все всхлипывала, не в силах справиться с собой. Юний Вер не мешал ей плакать. Он смотрел на проплывающие мимо холмы, на золото засыпающих виноградников, на серебристые скошенные поля, на белые домики под красными черепичными крышами, на осеннее, прозрачное, как хрусткий лед на лужах, небо, и его охватывало невероятное счастье. Счастье, что он пребывает на земле в человечьем обличье. И от счастья этого хотелось подняться в воздух и лететь вслед за машиной, раскинув руки пологом и оберегая сон друга, который подарил ему душу, и женщины, чьи чувства он слышит, как слышит лепет листвы и шорох гравия под шинами авто. И Вер поднялся в воздух и поплыл над машиной, приветствуя взмахом руки каких-то крестьян в повозке, что ехали им навстречу. Те смотрели на него с изумлением и хлопали в ладоши, почему-то приняв его за заезжего актера, и, сложив руки козырьком, пытались разглядеть серебрящуюся в солнечных лучах тонкую нить, что связывала летуна с машиной и прозрачный дельтаплан, что удерживал его в воздухе. Но ничего этого им разглядеть не удавалось.
Он просто летел, как другие поют, рисуют, сочиняют стихи. Легко, без усилий. В этот момент он осознал, как мало может сделать. Он смог спасти Магну. Но не спас. Он даже не нашел нужных слов для ее безутешной матери. Но он поможет Элию, если тот попросит. И если не попросит, все равно поможет. Он будет оберегать Летицию, если ей будет угрожать опасность. А ей будет угрожать опасность – он был в этом уверен. То есть он может очень мало. Чуть больше, чем человек. Там, в колодце, заключенный в кокон умирающего тела, он воображал себя богом. Но бог может неизмеримо больше. Или не может? Что делали боги после того, как земля была создана? Они тоже занимались какими-то отдельными случаями: кого-то награждали, кого-то испытывали. Всегда отдельных людей. И только. Не успевали следить за всеми. Точно так же люди делают лишь малую малость от тех дел, что могли бы свершить. Как из тысяч и тысяч написанных книг выбирают десяток-другой для прочтения. Но, может быть, именно в малости исполнения желаний есть своя прелесть. Мир должен быть огромен, иначе он покажется маленьким и недостойным призом не только богам, но и людям. Или все дело в том, что Вер только-только ступил на длинную дорогу? Первый шаг всегда кажется крошечным. Лишь в конце можно увидеть, как огромен был путь.
Когда он вернулся в авто, Летиция сказала:
– Не надо так больше делать, Вер.
И он обещал, зная, что обманет. Они уже въезжали в ворота Кельна со старинной надписью по верху: «Колония Клаудиа Ара Агриппиненсиум» [63]. Две зубчатые башни узорной кладки стерегли ворота.
Их путь от Кельна до Рима протекал почти скучно. Элий большею частью спал, а когда просыпался, говорил с Вером о сбежавшем Трионе, об агенте Квинте, о выборах в своей бывшей трибе и еще почему-то о стихах. Он хотел ради Летиции написать целую поэму. Он даже сочинил несколько строк. Но написать поэму не было времени. Юний Вер понимал его желание – желание искупить недостаток сильного чувства. Такая женщина как Летти достойна большой любви, а чувства Элия казались самому Элию слишком слабыми. Вер сам когда-то мучался от
А Юний Вер потихоньку покинул поезд и полетел за составом, а бессмертная когорта мчалась следом. И Тиберий Мессий Деций, летевший по правую руку от него, заметил, что его младший брат изрядная скотина: зачем он глушит несчастную женщину стихами, вместо того чтобы отвести ее в свое отдельное купе и приложить все усилия, чтобы у супруги никогда больше не возникало сомнений в его чувствах. Тут Юния Вер принялась спорить с Тиберием, доказывая, что стихи были хороши, и ей понравились, и она не имела ничего против, если ей читали стихи, только никогда после этого ни с кем не удалялась в спальню, а посылала всех стихоплетов к воронам, но такого человека как Элий она бы посылать не стала, даже если бы он прочел стихи куда хуже тех, что звучали сегодня ночью. Но в ее жизни не было своего Элия, и потому она умерла девственницей.
– Метаморфировала… – поправил ее Тиберий, он терпеть не мог слова «смерть».
– Приятно все-таки полетать… – сказал кто-то рядом.
Вер взглянул на говорившего, пытаясь определить, кто же из ребят его бессмертной «Нереиды» мчится следом, и заметил на голове у летуна золотой шлем с крылышками, а на губах – наглую и дерзкую ухмылку.
– Я знаю, кто ты, – сказал Вер.
– Да я тоже знаю, кто я таков. А кто ты – знаешь? – И летун фамильярно подмигнул Веру.
– Я способен к перерождению – вот ответ, который достаточно точен.
– Но не достаточно исчерпывающ. Это лишь одно из твоих свойств. Одно из многих. Ты не знаешь своей силы. А ты очень силен. Почти всемогущ. Но в этом «почти» вся закавыка. Вся твоя слабость. Ибо в одно мгновение ты можешь утратить все.
Летун в золотом шлеме неожиданно взмыл вверх, уходя в недосягаемую вышину и оставляя в воздухе светящийся след, похожий на тот, что оставляли в воздухе гении. Но Вер разговаривал не с гением. Он говорил с богом.
Утром, когда поезд прибыл в Рим, Юний Вер заглянул в окошко Элиева купе, и сквозь щель в занавесках разглядел молодых супругов, мирно спящих в обнимку на ложе. Вер улыбнулся: стихи в этой идиллии сыграли не последнюю роль. Надо будет при случае попробовать самому написать поэму, – решил Вер, но отложил исполнение решения до более простых и понятных времен. Он вернулся в поезд и расположился на своем месте, будто так и дремал всю дорогу. Когда появился Элий в обнимку с Летицией, он вдруг сделался счастлив, будто сам влюбился по уши, и нашел взаимность. Он не знал, чьими чувствами наполнилась его душа – Летиции или Элия. Но склонен был считать, что чувствами Летти: потому что вряд Элий даже после такой ночи мог испытывать что-то похожее на вкус сахарного печенья.
В этот миг Веру почудилось: если он проникнет в тайну такого чувства, как любовь, он разгадает все тайны разом.
Люди говорили, что, вернувшись в Рим, Юний Вер впал в безумие. Его охватила ненасытная похоть. Он опустошил свой счет в банке Пизона и кинулся в Субуру. Было раннее утро, почти все лупанарии закрыты, но он отыскал один, где его приняли, позвал в комнату сразу двух красоток, не отпускал три часа, а расплатившись, отправился сразу к новой девице. Так он путешествовал по лупанариям дней пять, пока слух о нем не распространился по всей Субуре. В занюханный лупанарий стали неожиданно заглядывать весьма приличные матроны и совсем юные девицы с густо накрашенными личиками. Посетительница, сунув пару крупных банкнот хозяйке, и переодевшись в отдельной каморке, в полупрозрачном наряде отправлялась в соседнюю комнату, чтобы сменить предыдущую партнершу Вера. Это был пир плоти, пир на котором не наступало насыщения.
Спустя несколько дней Вер снял отдельный дом и переехал туда вместе с восемью гетерами. Девушки одна за другой менялись на его ложе. Пир продолжался. Яства убывали, но не насыщали. Вер находил свое положение поначалу забавным, потом начал им тяготиться. Он успел изучить особенности всех восьмерых шалуний. Но изучив, не нашел в девицах того, что искал. Они ссорились меж собой и жаждали новых утех и щедрых подарков. Их чувства, как их плотские запахи, были возбуждающе тяжелы. Разбираться в их переживаниях было порой невыносимо. Ни разу за все дни и ночи Веру не захотелось оставить землю и взлететь в небо.
В утро после визита Элия Вер почувствовал не только насыщение, но и пресыщение, еще не зная, нашел он то, что искал, или потратил время зря. Он рассчитал красоток, наградил сверх таксы не скупясь, и выпроводил прелестниц за дверь.
Потом он летал над Римом несколько часов и с каждым виражом находил Город все прекраснее. Он облетел форум с его бесчисленными колоннами и памятниками знаменитым римлянам. Он приветствовал основателя Ромула на Священной дороге и крикнул: «Здравствуй!» бронзовому Горацию Коклиту,
