– Но я не смогу говорить с его душой! Ну почему, почему он не поговорил со мной, пока был в человеческом теле? Почему?!
– Может, он боялся?
– Чего?!
– Упреков… ты не простил ему самоубийства…
– О нет… его я не обвиняю… ни в чем… Всего лишь не понимаю, как и вас всех. Я мыслю как человек. Как другие.
– Не лги сам себе Элий, – покачал головой Проб (как в ту минуту был он схож с сыном своим Марком, центурионом-следователем и своей проницательностью и даже своей мимикой!) – Ты мыслишь вовсе не как все. Иначе Логос не избрал бы тебя проводником в этом мире.
– Логос? – переспросил Элий.
– Тот, кого ты называешь Юнием Вером. Он – бог. Ведь ты знаешь это?
– Вер… Он здесь? С вами? Где он? Что с ним?
Ах, если бы Вер был здесь. Вдвоем им все под силу! Если у тебя есть преданный друг – считай, что ты сильнее других не вдвое, а в сотни раз. Вдвоем с Вером они отстояли бы Нисибис.
– Он готовится к битве, – отвечал Проб. – Молись богам, чтобы он победил.
– К битве с кем? – спросил Элий. И вдруг почувствовал, что внутри него все холодеет.
Бог мог сражаться только с богом.
Юния Вера разбудило ржание коня. Вер выполз из пещеры, где спал, накрывшись бараньей шкурой, и с изумлением смотрел на стоящую на уступе женщину. Женщина держала на поводу коня, который… нет, не стоял, а висел в воздухе, перебирая копытами. Конь был бел и с крыльями. Пегас! Странный сын Медузы Горгоны и Посейдона, на котором любил разъезжать сам бог Аполлон. Конь, которого стихоплеты объявили своей собственностью. Сейчас Пегас был оседлан. Но вряд ли это придало ему воинственности. Пегас был конягой весьма упитанной – лоснящийся круп казался слишком массивным по сравнению с тонкими ногами. Конь почему-то постоянно скалился, обнажая крупные желтые зубы, чем напоминал Веру поэта Кумия. На стальных стременах сверкали первые лучи зари. Так же как и на золоченом шлеме и броненагруднике смуглолицей женщины.
– Беллона! – изумился Юний Вер.
– Тебе нужен конь для сегодняшней битвы, – вот я и привела конягу, – отвечала богиня войны, сестра и единомышленница Марса.
– Этот жирный! Да он на своих голубиных крылышках и взлететь-то не сможет. Разве что перднет изо всей силы, и его понесет реактивная тяга, – скептически оглядел Пегаса Вер. – Сколько тысяч лет миновало с тех пор, как он принимал участие в бою с Химерой?
Пегас обиделся.
– Я летаю каждый день. По десять-двенадцать часов от одного поэта к другому. Едва поспеваю.
– Отчего же ты так разжирел? От сочинений стихоплетов? Значит, тебе слишком часто попадались вирши графоманов, и тебя разнесло, как от обилия мучного. Ладно, надеюсь ты не врешь и сможешь заменить боевого коня.
– Что? Ты хочешь лететь на мне в битву? – В черных выпуклых глазах Пегаса мелькнул неподдельный страх. – Я не планировал драться. Думал: буду вдохновлять тебя стихами. Вдохновлять – это бывает куда важнее, чем участвовать в битве. Поэты сражаются стихами. Я знаю столько стихов. Вот к примеру:
Цитата Пегаса напомнили Юнию Веру слова Авреола о том, что он знает «Илиаду» и «Одиссею» наизусть. Юний Вер теперь тоже знал Гомера наизусть. Но цитировать у него не было охоты. Вряд ли его противник оценит словесные изыски.
– Я не могу сражаться… – бормотал Пегас. – Что будут делать поэты, если я погибну?
– Твоя мать умерла и не будет оплакивать твою гибель, пусть хотя бы это тебя утешит.
– Меч, – сказала Беллона, и сняла с себя перевязь с мечом. – Нагрудник… – и отдала свой броненагрудник. – Шлем… – и сдернула сверкающий позолотой шлем с черных кудрей.
Все пришлось Юнию Веру впору.
– Оружие! Оно красиво сверкает лишь в стихах или на музейных стендах, – хныкал Пегас. – В жизни я терпеть не могу сталь. Зачем сражаться, если можно слагать стихи. И стать бессмертным. В слове истинное бессмертие:
Надо полагать, что под едкими дождями подразумеваются дожди кислотные, от которых ныне так страдают памятники старины, в том числе и пирамиды.
– Во время войны музы молчат, так что и ты помолчи немного, будь другом.
Юний Вер вскочил на Пегаса, и под его тяжестью крылатый конь едва не рухнул в ущелье, но отчаянно заработал крыльями, выровнялся и даже поднялся выше. Учитывая толщину Пегаса, это показалось Веру чудом.
– Что скажешь, на прощание, Логос?! – крикнула Беллона.
– Жизнь с точки зрения разума бессмысленна. Значит, смысл ее лежит где-то за гранью разумного, – крикнул бог разума.
– А что скажешь ты, Пегас?!
– «Так произнес – и ударил противника в щит меднобляшный…»[95] – к месту процитировал Пегас.
– А что-нибудь свое?
– Римляне давным-давно разучились самостоятельно мыслить, и по любому поводу приводят цитаты – к месту и ни к месту. Некоторые называют это постмодернизмом.
– По мне постмодернизм – это дважды сваренная капуста, – отозвался Логос-Вер.
Вер уже видел противника – тот мчался навстречу на белом жеребце с начинающего розоветь востока. От солнечных лучей шерсть коня и доспехи грозного Сульде отсвечивали алым. И отроги гор из синих тоже сделались алыми, будто кто-то обрызгал их кровью. И небо неестественно и густо алело. И даже всходящее солнце казалось багровым, больным и страшным.
– Мне не нравится этот тип, – сообщил Пегас. – Тут, кстати, припомнился мне еще один стих…
– Помолчи, будь другом! – оборвал его Вер.
Он вдруг понял, что Пегас невыносимо трусит. И он сам – тоже, как ни пытался это скрыть. Сульде вызывал ужас. Своей силой и своей чуждостью. Ужас разрастался внутри Вера ледяным кристаллом. Если бы Вер был человеком, он бы приготовился умереть. Но он был бессмертен, и мог только проиграть.
Логос обнажил меч и помчался навстречу богу войны. Пегас резво перебирал ногами и махал крылышками. Кажется, конь поэтов еще пытался что-то цитировать, но Логос его не слушал.
Лицо Сульде, желтое, с узкими черными глазами, ухмылялось. Зеленый огонь из меча бога войны ударил в сверкающий броненагрудник Логоса, и во все стороны снопом брызнули искры. Небосклон вместо багровых тонов озарился тем же едким зеленым светом, а Сульде вдруг разросся и сделался огромен, и копыта его коня попирали горы. Пегас мчался навстречу чудовищному богу, и зеленое пламя обвело зловещим ореолом крылья коня. Вер попытался и себя ощутить таким же огромным и непобедимым, исторгающим убийственный огонь, но лишь желтые зарницы вспыхнули где-то вдалеке, и едва слышные разряды грома запоздало прикатились к подножию гор, встревожив Нисибис и заставив осажденных высыпать на стены. А Сульде вновь дохнул зеленым огнем, пламя ударило Логосу в лицо, от нестерпимой боли юный бог ослеп, а Пегас жалобно заржал. Логос ударил коня по крупу, и, превозмогая боль, ринулся навстречу врагу, ничего не чувствуя, кроме пылающей боли. Наконец клинок его зазвенел, коснувшись клинка Сульде, и сотни белых молний брызнули по небосклону.
Противник был чудовищен и необорим, а Логос перед ним – беспомощен и жалок. Но он должен был сражаться несмотря ни на что…
Кажется, он что-то кричал. Он пытался представить все совершенство этого мира, всю его неповторимую красоту, чтобы в этом совершенстве и в этой красоте почерпнуть силу. На мгновение к Веру
