– Значит, теперь Август придет нам на помощь, – сделал свой вывод Цезарь.
– Будем надеяться.
Элий поднялся и принялся расхаживать по двору. Неожиданно остановился, хлопнул в ладоши. Квинт не сразу понял, что Элий смеется.
– Я же сказал – Нисибис не падет, пока я здесь!
В ответ Квинт пожал плечами.
– Нисибис не падет! – крикнул Элий.
Камилл поднял голову и с изумлением посмотрел на Цезаря. А Тит продолжал заниматься своим делом.
В эти дни никто не видел префекта ни на улицах города, ни на стенах. Пошел даже слух, что префект удрал из Нисибиса. Но известие было ложным. Префект Дионисий не выходил из дома. Зато постоянно слал Рутилию гонцов с указаниями или просил сказать, когда же уйдут варвары. Но варвары не уходили.
Тогда префект стал требовать Рутилия к себе. Трибун откладывал встречу со дня на день, но наконец решился. Элий пошел с ним.
В таблине префекта царил полумрак: ставни были плотно закрыты, тускло горящие масляные светильники почти не давали света. Было невыносимо душно.
– Надо сдать город… – Дионисий чуть не плакал. – Я устал… Все устали… Держаться больше нет сил… – префект заломил унизанные перстнями руки. – Устал… И вы устали… вы тоже… варвары нас пощадят.
Он схватил бутылку и наполнил бокал до краев. Выпил залпом, пролив ликер на шитые золотом одежды.
Цезарь молчал. Рутилий тоже.
– Я вчера был на стене… Это чудовищно… То, что происходит, чудовищно… в двадцатом веке… – Дионисий по-настоящему всхлипнул.
– Чудовищно, – подтвердил Рутилий.
– Так мы сдадимся?
– Нет.
– Почему?
– Потому что здесь Цезарь. Ты просил его остаться. Мы остались. Теперь Нисибис не может сдаться.
Дионисий растерялся.
– Но это… это… так нельзя… – пробормотал, запинаясь.
– Нисибис нельзя сдать.
– Я сдам город! Своей властью! – взвизгнул Дионисий и кинулся к двери, будто собирался немедленно бежать на стену.
– Только попробуй подойти к воротам, и я тебя пристрелю. – Рутилий вынул пистолет из кобуры и взвел курок.
Дионисий попятился.
– Нисибис будет сопротивляться, – сказал трибун, но пистолет не убрал.
– Сколько? – выдавил Дионисий.
– Сколько сможет.
– Говорят, Дионисий построил в своем саду бункер и надеется там укрыться, если стены падут, – сказал Элий, когда они вышли из дома префекта.
– Ну его к воронам, – буркнул Рутилий. – Хочешь финикового ликера, – он протянул флягу Цезарю. Тот сделал глоток. Сам Рутилий приложился изрядно. – Руфин через пять дней будет здесь. Осаду снимут. Тебе на голову наденут дубовый венок в награду за спасение римского гражданина. Римляне будут носить тебя на руках. Скавр даст тебе чин трибуна…
– Да ну… – засмеялся Элий.
– А может даже легата. Эрудий назовет тебя братом, а Месопотамия будет тихо ненавидеть.
– Почему ненавидеть? – удивился Элий.
– Такая у них традиция. Скажут, что ты привлек сюда монголов своим появлением. – Рутилий вновь глотнул из фляги.
Глава XV
Новые игры Квинта
«Сегодня день Юпитера Злого».
«Я нахожу, что рождение у Руфина дочери – благо. Элий остается Цезарем, он рассудителен, честен, смел», – заявил вчера старейший сенатор Макций Проб. – История Второго тысячелетия знала немало примеров, когда титул императора доставался не прямому наследнику. Главное – сохранить равновесие между властью императора и сената. И в данном случае Гай Элий Мессий Деций – наиболее подходящая фигура».
«Курс римского сестерция по-прежнему падает по отношению к британскому фунту и сестерцию Новой Атлантиды».
Монголы больше не предпринимали серьезного штурма. Изредка постреливали, изредка подгоняли к стенам пленников и тут же отступали. Их пушки молчали. Казалось, они ждали чего-то. Но чего? Руфина все не было. Каждый день осажденные вглядывались в горизонт, надеясь, что вдали появится пыльное облако и, ширясь, охватит полнеба, приблизится, и из него выступят, маршируя, легионы в горящих на солнце броненагрудниках, в красных походных плащах. Мыслилось все это по картинному великолепно. И бегство варваров тоже должно выглядеть картинно – паника, жалкий страх, бегство. Погоня. Кавалерия римлян гонится за монголами и настигает. Охват с флангов. В своих фантазиях Элий мчался на белом арабском скакуне во главе кавалерийской турмы и догонял, и разил, и…
Сколько раз он представлял этот разгром. Но свист стрел возвращал его действительности. Он открывал глаза и видел вдали лагерь варваров, и тысячи и тысячи пленников, полуголых, обгорелых до черноты, роющих землю. Беспрерывно роющих землю. Элий подносил бинокль к глазам, но не видел легионов, выступающих из пыльного облака. Легионы не спешили на помощь. Слезы застилали Элию глаза. Цезарь ошибся. Руфин обрек его на смерть. Вместе с сотнями охраны. Вместе с тысячами жителей Нисибиса. Вместе с десятками и сотнями тысяч пленных. Вместе с миллионами жителей Месопотамии. И – кто знает – может быть, со всем миром. Лишь бы уничтожить его, Элия. Чтобы доказать свое превосходство. Но ради этого Элий не стал бы приговаривать к смерти даже бессловесную собаку.
Элий погладил Безлапку по голове.
– Кажется, приятель, нам придется умереть, – сказал Цезарь.
Вечером Элия пригласил к себе трибун. Рутилий был мрачен. Положение римлян отчаянное. Запасы пороха подходили к концу. Легионеры и ополченцы изготавливали самодельные луки. Бессмысленный жест отчаяния. Разве могли преторианцы сравниться в искусстве стрельбы из лука с монголами?! Кое-кто утверждал, что варвары могли делать до двенадцати выстрелов в минуту, а стрелы их разили на расстоянии тысячи футов.
О запасах продовольствия Рутилий старался не думать. Единственный конь, которого римляне еще не съели – это белый с черной отметиной на лбу жеребец Цезаря.
Зато у монголов прибывали силы день ото дня. Пригнали новых пленных вместо убитых и умерших от голода. Монгольские снайперы поражали из месопотамских (а на самом деле римских) винтовок защитников на стенах. Подвезли еще шесть пушек. Кто мог подумать, что Рим так беззащитен перед толпой варваров. Но откуда такое упорство? Чего хотят варвары? Рассчитывают на добычу? Хотят наказать непокорных? Или у них другие планы?
Вместе с Элием на совещание явился Квинт. Он считал, что может являться всюду, куда зван Цезарь. Кажется, Рутилий считал точно так же.
– Что будем делать? – спросил трибун.
– А что мы можем сделать? – пожал плечами Элий. – Сдаться – равносильно смерти. Пробиться к своим мы не можем. Значит – сражаться.
