Он поставил к ногам Флори довольно объемистый ящик.
— Все тот же Арно просил меня передать вам от его имени вот это, мадам. Я думаю, что здесь рождественские подарки для вас, а также для девочки, которую вы воспитываете.
— Большое спасибо. Ими займемся позже. Сначала идите-ка к камину. Погрейтесь, а потом выпьем за нашу встречу под моим кровом.
Сюзанна принесла ячменное пиво, медовый напиток, лепешки и сушки.
— Я вас искал повсюду после службы в соборе, — снова заговорил поэт, утолив жажду. — Все было напрасно. Вы исчезли.
— Мне стало плохо под конец службы, и потеряла сознание.
— Неудивительно: не часто мне доводилось видеть столько народу да вдобавок в такой тесноте!
— Да, нас собралось много у гробницы нашего святого Мартина!
Рютбёф прилежно жевал кусок лепешки.
— Вас, должно быть, удивляет мое преображение, — сказал он, расправившись с ней.
Его обезоруживавшая улыбка прорисовывала тысячу мелких морщинок в углах глаз. Под своим бархатом он оставался все тем же увальнем, что и под грубой шерстью, но если удача не сделала его элегантным, она и не смирила его душу. В уголках его глаз сохранялся присущий ему одному вызов, и чувствовалось, что голова его бурлит многочисленными планами.
— Знаете ли вы, что я стал одновременно добродетельным и рассудительным? — сказал он, смеясь. — Я отказался, по крайней мере на некоторое время, от неприятных мне знакомств и навсегда отошел от вашей юной сестры.
— Она должна жалеть об этом, ведь она питает к вам большое уважение.
— Возможно, но, черт побери, она же не для меня! Я в конце концов убедился в этом сам и сказал об этом ей.
— Вы виделись с нею?
— Мы долго разговаривали у Арно.
— Я думала, что он живет с Джунией, которая ждет ребенка, на улице Бурдоннэ.
— Да, действительно, это так. Определенно. Как только стало известно о предстоящем рождении ребенка, ваш отец оборудовал, снабдил коврами и мебелью большую квартиру в той части дома, которая выходит окнами на запад. Арно может быть доволен, уж поверьте мне! В будущем Арно с женой унаследуют у ваших родителей весь дом, тогда как Бертран продолжит их дело.
— Да, — согласилась Флори не без ностальгической нотки, — да, в Париже как будто все улаживается…
— Вы не можете себе представить радость метра Брюнеля и вашей матери, узнавших об этом материнстве! Они надеются, что будет мальчик, наследник их старшего сына.
— Разумеется. Однако они не впервые получают сообщение о событии такого рода… Такую смену поколений уже обеспечивают дети Бертрана… Итак, вы пришли к согласию с Жанной о прекращении ваших отношений, — продолжала она разговор в дружеском тоне.
— Так будет лучше. Мне выпало влюбиться в вашу сестру, которая не испытывает ко мне ничего, кроме дружеской симпатии. Я долго бился как рыба об лед, пока не пришел к очевидному: она любила мои стихи, а не меня. Она и сама это признала.
— Как и наша мать, Жанна человек долга, чувствительный к рассуждению, — заметила Флори. — Она не из тех девушек, которые вслепую встают на не слишком правильные пути…
Они помолчали. Огонь в камине горел неярко. То ли было слишком ярким солнце, забивавшее его своими лучами, все еще падавшими на камин, то ли были не очень сухими дрова.
— Нынешним утром, во время рождественской службы, я увидела своего мужа, — внезапно, словно во сне, сказала молодая женщина.
— Я также его заметил, — признался Рютбёф. — Однако я надеялся, что вы об этом не узнаете.
— Мне стало плохо из-за него, а вовсе не от духоты и давки.
— Ну, и что вы намерены делать?
— Ничего. Может быть, он пробудет в Турени недолго.
— Не надейтесь на это: у меня другие сведения. В знак признания его больших заслуг за морем король отдал ему поместье Тюиссо, недалеко от Тура, по Амбуазской дороге. Отказавшись жить в Париже, он там и поселился.
— Господи! Для меня это самое худшее, что могло случиться!
Рютбёф рассердился на себя за то, что сказал ей об этом.
— По всей вероятности, ваш муж не знает, где вы живете.
— Узнать это ему будет нетрудно.
— Может быть, он не захочет этого!
Поэт поднялся. Чувствуя себя неловко, он сделал вид, что озяб, и несколько наигранно погрелся около камина. Флори тряхнула головой.
— Ради Матери Божьей! Не говорите мне, что это случайное совпадение! — пылко воскликнула она. — Вы же хорошо понимаете, что если он выбрал это поместье, а не какое-то другое, то именно потому, что ему известно место моего добровольного изгнания. Он без труда мог узнать это у многих. Какая я дура, что не подумала об этом раньше!
— Но, в конце концов, для чего ему было бы селиться поблизости от вас?
— Откуда мне знать? Может быть, чтобы отомстить мне?
— Я мало встречался с Филиппом до его отъезда в Палестину, но все же достаточно, чтобы понять, что он не относится к типу мстительных поборников добродетели!
— Если, конечно, изменение его физического облика не повлекло за собою изменений в характере.
— Естественные задатки людей не могут резко изменяться. Внешность может измениться, но не душа.
— Вы так думаете?
Она упрекнула себя в том, что цепляется за малейший лучик надежды, как хватается за соломинку утопающий. Это было безрассудство.
— Прощение обид, — заговорила она снова таким тоном, как если бы разговаривала сама с собой, — одна из главных заповедей христианина. Но мой случай настолько тяжел, преступление мое так велико, что я не понимаю, как может оказаться милосердным ко мне тот, кто стал его жертвой.
— Восемь лет прошло со времени события, о котором вы говорите. Крестоносцы видели в святой земле смерть и любовь. Не забывайте о том, что течение Нила несло столько трупов, что они застревали под арками некоторых мостов, что в огне костров и от рук суданцев погиб каждый десятый в нашей армии, что голод и болезни обрушились на уцелевших, что многие решили, что все потеряно, когда в плен попал сам король, что не было ни одного человека, который не думал бы, что пришел его последний час… Подобные испытания стирают остроту прежних переживаний. Понимая, что их нельзя искоренить полностью, люди начинают смотреть на них под другим углом зрения. Поверьте, когда меняется пейзаж, меняется и точка наблюдения, и ваш муж, мадам, через все это прошел!
Флори ничего на это не сказала. Она осталась при своем мнении и принялась открывать привезенный поэтом ящик.
Отец положил туда золотую пряжку для нее и колечко для Агнес, мать два камзола из зеленого шелка, расшитые алыми цветами, Мари и Жанна по экземпляру своих первых поэм, которые одна переписала, а другая разрисовала, Бертран и Лодина серебряные ложки, а Арно и Джуния две пары жемчужных серег, одни маленькие, другие большие, прекрасной восточной работы. Прижав к сердцу куклу, Агнес в восхищении присутствовала при извлечении подарков. Как это может быть, что в Париже еще помнят о ней? Что ее, такую маленькую, такую незаметную, не забыли? Девочке, лишенной родителей, доставляло несказанное удовольствие сознание того, что вся семья думает о ней, шлет ей подарки. Не вполне отдавая себе в этом отчет, она впервые была вознаграждена за лишения, которые пришлось перенести в начале жизни нежеланному ребенку.
Флори увидела в синих глазах такую новую, такую живую надежду, что схватила малышку и прижала ее к груди.
