Цветы на нашем пепле

Жайен повел короля вдоль одной из стеклянных стен. Лабастьер Шестой не успел внимательно рассмотреть окружавший его интерьер, да и не стремился к тому. Зато усиливающийся с каждым шагом резкий незнакомый запах заставил его дышать ртом, а очень скоро, остановившись как вкопанный, он уставился на существо, к которому церемониймейстер подвел его.

Без сомнения это был тот, кто называл себя «думателем». Как ни был Лабастьер готов к необычному зрелищу, но когда он увидел думателя воочию, он, почувствовав приступ тошноты, был вынужден прислониться к гладкой прозрачной поверхности стены. Дурноту частично вызывал и запах, достигший тут максимальной концентрации; но все-таки самым тошнотворным был сам вид этой горемычной твари.

Омерзительным было сходство думателя с куколкой, то есть с ребенком – существом, вид которого обычно вызывает в душе бабочки нежность. Но эта «куколка» была по меньшей мере раза в два крупнее нормальной и имела недоразвитое, безглазое и безухое подобие лица: четко был обозначен поросший шелковистой щетиной морщинистый лоб, имелась некая ротообразная впадина, а по бокам вместо ушей красовались полуприкрытые хитиновыми пластинами щели, напоминающие жабры волосатого угря.

Того, что Лабастьер увидел, было ему вполне достаточно, чтобы убедиться в правдивости сегодняшнего ночного кошмара. Он хотел было сказать Жайену, что вполне удовлетворен и готов возвращаться, когда внезапно в «лице» думателя произошло какое-то изменение.

– Что это с ним?! – спросил Лабастьер, не узнавая собственного голоса.

– Просит есть, – объяснил церемониймейстер. – Учуял мой запах, вот и шевелит жвалами.

В этот миг думатель всем телом еле заметно придвинулся к посетившим его гостям.

– Так покормите же его! – вскрикнул король, непроизвольно отступая.

– Не время, – покачал головой Жайен, и Лабастьеру в его голосе послышались нотки злорадства. – Я кормлю его по строго установленной вашим прадедом инструкции. Возможно, Ваше Величество, это одна из причин его завидного долголетия. А жрать он просит в любое время дня и ночи, когда бы я тут не появился. Через два часа я принесу сюда и разложу перед ним весь его дневной рацион, поделив его на четыре порции. И весь день, ориентируясь по запаху и орудуя брюшными сегментами, он будет переползать от одной до другой кучи, пожирая их и испражняясь…

– Хорошо, хорошо, – оборвал король его откровения. – Поступайте, как считаете нужным. И давайте-ка пойдем отсюда. Я увидел все, что хотел увидеть.

– И у вас не будет никаких распоряжений? – Жайен посмотрел на короля таким тяжелым взглядом белесых старческих махаонских глаз, будто ждал, что тот прикажет немедленно думателя прикончить.

– Нет, нет, никаких, – поспешно заверил его король. – Пусть все остается как прежде. И пусть тайна королевской семьи остается тайной. Когда-нибудь я открою вам, сколь неоценимую услугу вы оказываете нам, ухаживая за этим несчастным… Да пойдемте же отсюда поскорее, пока мы насквозь не пропитались этой вонью.

13

Грянул гром шально,

Начал дело гроз.

Заглянул в окно,

Капнул в гнезда ос.

Плачет рыба, но

Не увидишь слез.

«Книга стабильности» махаон, т. III, песнь XXI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).

Мариэль уже уснула, а Лабастьер Шестой, лежа в гамаке рядом с ней, ждал. И ровно в полночь, одновременно с тем, как он почувствовал характерное депрессивное давление, он услышал в своей голове беззвучный голос думателя:

– Ну и как я выгляжу?

Отозваться король не успел. Видно, покопавшись в его голове, думатель и сам нашел ответ на свой вопрос:

– Да-а, не очень-то я тебе понравился…

Лабастьер Шестой от этих слов испытал странную смесь стыда и злорадного удовлетворения. В конце концов, не он напрошенным гостем вломился в чужое сознание…

– Вот что, «дядюшка», – уже привычно мысленно отозвался он, – зачем тебе нужен я, я понял: я – твои глаза и уши. А вот зачем мне ты, этого я пока что не уловил.

– Я – твоя вторая голова. Я знаю столько, сколько не знают все жители Безмятежной вместе взятые!

– А зачем мне все эти знания? Я – законопослушный король, и избегать лишних знаний – мой священный долг, раз уж я требую этого от своих подданных.

– Вообще-то, такая позиция для бабочек противоестественна, как она была противоестественна и для их предков и создателей – бескрылых…

– Ты можешь мне их показать?

– Вот видишь, ты все-таки любопытен! К сожалению, показать тебе их я смогу вряд ли. Возможности моей памяти огромны, но не безграничны. Очень многое из того, что я знал, стерлось и истлело в ней. Особенно это касается древнейших знаний, которые когда-то давным-давно на Земле информационная машина бескрылых передала думателю Лабастьеру, который даже не был нашим родственником. Во всяком случае, за годы моего вынужденного затворничества многие зрительные образы стали расплывчатыми и неконкретными и сохранились в моей памяти лишь в форме фактических знаний… Мне известно, что бескрылые были почти точно такими же, как вы, только, само-собой, без крыльев и во много раз крупнее. В этом смысле, показать тебе бескрылого не составило бы мне труда, но ведь тебя интересует не созданная моим воображением модель, а нечто исконное… Я многое могу РАССКАЗАТЬ о них,