Старушка молчала.
– Ты мне немца не попорть. Он нужен еще. Извини, мать, за картошку… По лесу плутаем, уж черт знает сколько…
И только тут Лопухин вспомнил, что он до сих пор одет в остатки немецкой формы.
Иван разжал пальцы. Парнишка ужом выскользнул из-под его рук и исчез в сенях.
Старуха отодвинула вилы. Немец обмяк и вроде как сознание потерял. Сомлел.
– Картошки не жалко… – проворчала бабка. – Сам-то кто?
– Иван Лопухин. Журналист я. – Иван улыбнулся, стараясь понравиться. – Русский! – Он хлопнул себя по штанам. – Трофейное это.
– Трофейное… А с этим чего? – Старуха пнула немца. Тот даже не пошевелился.
– Врач. Немецкий. Военнопленный, так сказать. Так что обращаться с ним надо как полагается по… – Лопухин прикинул, слыхала ли бабка умное слово «конвенция». – В общем, аккуратно.
– С чего бы?
– Ну, военнопленный. Закон есть такой, про военнопленных. – Иван спрятал оружие. – И доктор к тому же. Нужный человек.
Старушка посмотрела на немца. Все еще зло, но уже как-то иначе. Доктор.
Лопухин присел к столу. Осторожно, поглядывая на вилы в руках у бабки.
– Как звать-то тебя, мать? – Он с отвращением понюхал руки. – Черт. Гадость какая… Чуть не удушил меня твой внучок…
– Не внучок он мне. Пришлый. С… – Она кинула быстрый взгляд на Ивана. – С деревни. Родственник.
Она вздохнула тяжело. Потом унесла вилы к дверям и выудила откуда-то из-под тряпок мутную бутыль самогона.
Иван тем временем поднял доктора на ноги и посадил на табуретку. Тот вяло хлопал глазами и испуганно косился на старушку.
Немцу не налили, он, впрочем, и не настаивал.
После первой последовала вторая…
– …а до нас не добрались. Старик мой как ушел в лес, так и не вернулся. Уж и не знаю… Ведь всю деревню под ножи пустили! Всю! – Бабка Пелагея стукала себя в грудь сухим кулаком. – И никого ж не осталось… Никого! Только племяш убег. Ничего мне не рассказывает…
Старуха говорила долго. И не Ивану уже, а так… сама себе, чтобы не забыть. Всю свою жизнь. Тяжелую, непростую. И гражданскую. И коллективизацию. И как комиссара в болоте утопили. И как потом дед пулеметом следователей шуганул. И как с обрезом в леса ушел, когда немцы деревню кровью залили…
– Вроде, говорят, и не собирались. Они быстро пришли. Сначала законы какие-то свои установили. Землю обещали. Сельсовет только сожгли. Вместе с председателем и машинисткой его… Мужики возмутились. Но как-то… сошло все. А потом ночью какая-то особая часть пришла вроде бы. Племяш не спал. Видел грузовики… убег, когда закричали… – Пелагея посмотрела на немца. – Не убежит?
– Да куда ему… Слепой он, без очков не видит ничего.
– Колька! – крикнула старушка.
Мальчишка возник в дверях, как из воздуха.
– Присмотри, – бабка кивнула на немца. – Я пройдусь… Только не шалить! – Она взяла Ивана за руку. – Пойдем, покажу чего…
Они вышли на улицу. Уже темнело.
Старушка шла уверенно. Лопухин обратил внимание на неприметную тропинку, по которой шла Пелагея.
Вскоре они свернули в лес. Бабка все шла и шла, и Иван уже стал тревожиться, заведет старая… Но та вскоре остановилась.
– Вона, смотри.
Перед ними был небольшой овражек, наполовину заполненный водой. Мутная, темная водичка. В неподвижном воздухе стоял густой, жесткий запах гнили.
– Смотри, смотри… – Пелагея подтолкнула Ивана.
Тот сделал пару шагов к воде и отшатнулся.
Из-под воды на него смотрело белое искаженное лицо. Волосы белыми пиявками развевались вокруг головы. И только тогда Лопухин увидел… всех.
Руки, лица, ремни, каски, автоматы, вздувшиеся мундиры…
Пруд был заполнен трупами.
Иван поспешно отошел в сторону, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
– Сколько?..
– Не знаю, – Пелагея пожала плечами. – Это еще старик мой. Когда они сельсовет пожгли. Так и начал, по одному. Потом, когда дед пропал, и я руку приложила. – Она усмехнулась и передразнила: – Млеко-яйки… Вот вам, жрите.
– А почему? – тихо спросил Лопухин.
Старуха непонимающе поглядела на него.
– Я хочу сказать… что… – Иван с трудом подбирал слова. Одно дело писать про мелкобуржуазный элемент в газете, а совсем другое вот так, напрямую. – Чего ему был тот сельсовет? Вы же… ну…
– Под раскулачкой ходили?
– Ну да. Вроде бы…
– Э, милок, ты не поймешь, видать. Городской. Земля она для мужика – своя. Не потому что кулак, а потому что хозяин он на этой земле. Мужик, русский мужик хозяин, а не немец какой. У них там своя земля, у нас своя. И нечего…
– Уходить тебе надо, – прошептал Иван, стараясь не глядеть в сторону оврага. – Как тебя еще не спалили, не знаю.
– Жду вот, – старуха усмехнулась. – Мне не страшно. Я свое уж отжила. Вот попросить тебя хочу…
Они двинулись в обратный путь.
– Ты моего племяша забери с собой. Ему-то помирать зачем? А мне легче будет, если буду знать, что одна… Он местные леса знает.
34
Ушли засветло. Хмурый мальчишка шагал впереди, по только ему известной тропке. За ним неуклюже двигался немец. Иван был замыкающим. Ствол «нагана» теперь почти все время смотрел доктору между лопаток. Как-то естественно между ними расписались роли: пленный и конвоир. Больше не было даже намека на незримо возникшее панибратство, словно появление угрюмого парнишки разом перечеркнуло все человеческое, что Иван начал видеть в немце.
Изорванную форму пришлось выкинуть. И Лопухин, и доктор были одеты в гражданское, что от деда осталось. На предмет случайной встречи с немецким патрулем Иван доходчиво объяснил врачу, что сам он политрук и милости от оккупационных властей ему ждать нечего. Так что в первую очередь Лопухину придется пристрелить самого доктора…
Логику немец уловил и теперь послушно топал в середке.
Со стороны они выглядели обыкновенными местными, идущими куда-то по своим делам. Таких на оккупированных территориях тысячи. По крайней мере, Иван на это надеялся.
– Куда идем-то, дядя Ваня? – поинтересовался Колька на привале.
Дядей он называл Ивана с подачи бабушки. Сказано слушать дядю Ваню, значит, так и надо. Про досадную накладку при встрече никто не вспоминал. Хотя немец, может быть, и помнил, но молчал. Он вообще не говорил без надобности, за что Иван был ему благодарен.
– Да… – Иван прокашлялся. – Кабы знать. Партизанский отряд ищем, понимаешь? Уж сколько дней прошло… Они с лагеря снялись уже, наверное. Попали мы в переплет с этим фрицем.
– Его Фриц звать?
Иван пожал плечами.
– Шут его знает. Не было возможности спросить… Эй… Wie deinen Namen?
