быстро и ко всему прочему он, кажется, с Сицилии Деревенщина. Дома пас коз, наверное, а теперь жрет туг чеснок… Ч-черт, воняет как! Да, точно с Сицилии.
– А это как влияет?
– Акцент, – пояснил Ягер, пока солдат изливал на них потоки одного из самых экспрессивных языков планеты. – Послушай, солдат. Мне нужен сержант. Или лейтенант. Понимаешь? Нет, нет… Говори медленней, я плохо понимаю.
– А! – Итальянец вскинул палец кверху и с резвостью породистой лошади ускакал за мешки.
– Вот так просто оставить свой пост… – Фрисснер покачал головой. – Боже мой, и это наши союзники. Честное слово, будь нашими союзниками русские, порядку было бы больше.
– Вы соображаете, что говорите? – тихо пробормотал Ягер.
– Соображаю. Вы были на Восточном фронте?
– Нет, а вы?
– И я не был, слава богу. И не хочу. Но все, что я слышал, говорит скорее не в пользу итальянцев, а в пользу наших противников.
– Забудьте! Все русские отравлены еврейско-коммунистической заразой. Это уже совсем не тот народ.
– Да, но совсем недавно расовая доктрина признавала в них арийскую кровь.
– Рабочие арийцы? Я слышал об этом… Но сионизм слишком глубоко пустил там свои корни. Равно как в поляках и прочих неполноценных народах славянской группы.
– Еврейский вопрос.
– Вы что-то имеете против?
– Ничего, особенно после Веймарского мира и сопутствующего этому голода. В то время я только-только окончил университет в Кельне… Знаете, Людвиг, я едва не умер. Студенты вообще не особенно отличаются избыточным весом, а тут еще голод. Я подхватил грипп. Как и многие на тот момент… У моего отца не было средств, чтобы купить пенициллин на черном рынке по тем ценам… С тех пор ненавижу спекулянтов. Отец отважился на ограбление. Нашел деньги, успел купить лекарства… И не дожил до суда. На момент ареста он слишком ослабел от голода.
– У вас был хороший отец, – сказал Ягер, рассматривая мешки с песком. – Я вам сочувствую. Он сделал то, что должен был сделать. Тем более вы должны понимать, что народ, одурманенный коммунистической отравой, не может быть союзником рейха.
– Да, конечно. И если бы положение в России не изменилось с 1917 года, я бы с вами не спорил. Ягер с удивлением посмотрел на Фрисснера.
– На каком факультете вы учились?
– На историческом.
– Это кое-что объясняет. Так где же эти чертовы макаронники?!
– Эти чертовы макаронники здесь, – коверкающий немецкие слова голос прозвучал откуда-то сверху.
Ягер и Фрисснер подняли головы и увидели высовывающийся из пулеметного гнезда торс лейтенанта итальянской армии. Его лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.
– Итак, чего же вы замолчали? – поинтересовался итальянец.
– Не забывайтесь, лейтенант, – сказал Фрисснер. – Мы выше вас по званию.
– И что? Это должно меня сильно напугать? В этой чертовой пустыне может пропасть даже генерал, и никто об этом не узнает. А вы в штатском, и сам черт не разберет, кто вы такие.
– У нас достаточно людей, чтобы не пропасть в пустыне, – сказал Ягер. – Ваши беспокойства излишни.
Итальянский лейтенант прокашлялся и исчез. Вскоре он выбрался из низкого отверстия в мешочной баррикаде, которое должно было олицетворять собой дверь.
– Ваши документы, господа.
Внимательно изучив бумаги и особенно задержавшись на бланке из канцелярии генерал-губернатора Триполи, итальянец проворчал:
– Ваши документы в порядке. Но тем не менее не слишком распространяйтесь о «тупых макаронниках». Не все мои солдаты понимают немецкий, но почти все сначала стреляют, а потом смотрят бумаги. Проезжайте. И, пожалуй, я дам вам совет. Будьте осторожны. Сегодня последняя неделя какого-то религиозного местного праздника. Все эти чернозадые арабы как с ума посходили. Говорят, что сегодня в этот город приходит какой-то их пророк. Я, конечно, в это не верю, но на всякий случай гарнизон находится в боевой готовности. Знаете, местные партизаны не так плохи, как о них хотелось бы думать… Многих из них мы сами учили в военных школах в свое время… Так что держите свои бумаги наготове, их могут спросить в любой момент. Завтра все должно закончиться.
– Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.
– Этого тут предостаточно. Проезжайте. И лейтенант закричал что-то по-итальянски. Откуда-то из-за мешков ответили, и ободранная полосатая палка, заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.
– Боже мой, – сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к «фиату». – Это у них называется «гарнизон в боевой готовности». Любого немецкого солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.
– Макаронники… – философски заметил Ягер. – С другой стороны, они тут давно и им виднее.
