Москаленко молчал. Просчитывал, наверное, варианты; специалист он был вполне ничего себе, и я отступил на пару шагов внутрь, в коридорчик. За спиной у меня оставался старлей Беранже, но его я почему-то не боялся, не брал в расчет. Если стукнет по затылку – значит, так мне легла карта, и фули рассуждать. Но ведь не стукнет.
– Чего ты хочешь, сержант? – спросил Москаленко.
– Пока – чтобы ты сидел, как сидишь, пан капитан, и держал автомат так, как держишь.
– Сижу, – согласился тот.
– А теперь рассказывай, что должно произойти на самом деле. Не расскажешь – пристрелю.
– Подумал хорошо? – спросил Москаленко.
– Охренеть как хорошо подумал.
– Ладно, сержант. Жалею об одном: что не завалил тебя раньше. Но поздно жалеть, потому слушай, падла: я в самом деле должен был положить всех вас, как только мы придем к точке. Но не положил. По двум причинам. Причина раз: я не был уверен, что один тут справлюсь, хотя теперь вижу, что всё гораздо проще, чем думал. Причина два: вы мне понравились. Бля буду, сержант. Не хочешь верить – не верь, я и не прошу. Поэтому я до последнего не знал, чем всё кончится. А других вариантов развития событий ты можешь сам придумать штук десять без особого напряжения мозгов.
– А Руна?
– А Руну я принес бы тем, кто меня послал. А ты?
– А я выкину ее на х... – сказал я.
– Руну нельзя выкинуть, – любезно напомнил Воскобойников, с нескрываемым интересом наблюдавший за нашим разговором. – Руна всё равно найдется, рано или поздно.
– Так я, может, к тому времени сдохну или буду сидеть в приюте для стариков и под себя срать.
– А если нет?
– Ну давайте тут устроим философский, бля, диспут! – заорал я.
Москаленко, кажется, испугался. Я бы на его месте тоже испугался – а ну как крыша поехала у сержанта, постреляет всех и пойдет себе домой с Руной в кармане. Что бы они там ни думали, я в самом деле ничего не чувствовал от Руны, только держать одной рукой пулемет было неудобно. А фули я держу? Я убрал Руну в карман и перехватил тяжелую чушку другой рукой.
Уф-ф...
– Слушай, братан, – подал голос прапор. – Может, вы тут как-нибудь между собой перетрете, а мы свалим себе тихонько? Мне на эту Руну наплевать, мужикам небось тоже...
– Да, – сказал Блошкин, – в самом деле.
Васюня молчал. Молчал и Костик. Я крикнул, не оборачиваясь:
– Старлей! А ты что думаешь?
– Да ни хрена не думаю, – сказал Беранже, появляясь из-за угла. Наверное, я чего-то лицом такое изобразил, потому что он поторопился добавить: – Я через окно вылез, ты ж стоишь в дверях, как бульдозер...
– Стань тогда, чтоб я тебя видел, – велел я. Отвлекся на старлея я на долю секунды, но этого хватило, чтобы Москаленко перевел ствол «Калашникова» на меня.
– Пат, – сказал он.
– Чо? – спросил Васюня.
Ему ничего не стали объяснять, а Воскобойников довольным тоном прокомментировал:
– Начинается. Вы не представляете, какое невыразимое удовольствие смотреть на всё это, принимая самое что ни на есть пассивное участие!
Его жена (или не жена), казалось, впала в прострацию. Костик продолжал ее придерживать.
– Пат, говоришь? – спросил я.
– Ага. Мексиканская дуэль. Смотрел фильмы Джона By? – спросил капитан.
– Не смотрел.
– Напрасно. И что ты теперь будешь делать?
– Мексиканская дуэль, – поучительно сказал Воскобойников, – обычно заканчивается при участии третьей стороны. Вот так, например.
Два – ноль. Он сделал Москаленко по всем статьям. А капитану ведь нужно было обыскать Воскобойникова. Не обыскал...
С расстояния в несколько сантиметров – в висок. Полковник не целился, но он был, как ни крути, военным старой закалки (или не он? не думать про это, не думать!), поэтому попал. Голова капитана словно взорвалась со стороны выходного отверстия. Я среагировал самым идиотским образом: палец нажал на спуск, и незнакомый мне пулемет прострочил грудь Москаленко, уже мертвого, сбросив его с крыльца.
Капитан лежал ничком, пепел под ним превращался в красно-черную гущу, а Воскобойников бросил на пол глухо стукнувший пистолет. Здоровенная, неуклюжая машина, небось лет сто ей, никогда таких не видел...
– Два – ноль? – спросил я.
– Так точно.
