В самом деле, высоко в небе, то и дело теряясь за мелкими облачками, летел серебристый пассажирский авиалайнер, оставляя за собой перистый инверсионный след. В салоне сидят, наверное, счастливые упитанные люди в хороших костюмах, смотрят в иллюминаторы на исковерканную землю внизу, картинно ужасаются, говорят друг другу по-немецки или по-английски: «Смотрите, что эти русские сделали со своей страной!» Да и по-русски небось говорят. Может, это рейс из Москвы в один из южноевропейских городов, или на курорт летят господа, в Турцию. На Кипр. Купаться, играть в большой теннис, загорать – что угодно делать, но только подальше от этих оборванных, голодных толп.
Интересно, на такой высоте его из ПЗРК можно достать? Вряд ли. А жалко. Хотя всё равно ничего нет. Завалялся бы тут в лесочке комплекс ПВО, долбануть бы по самолетику. Вот и счастье, нет его слаще.
На завтрак прапор надергал по краям овражка каких-то белых головок, сказав, что это дикий чеснок. В самом деле, отдавали клубеньки чесноком, на вкус были сладковато-едкие, но жрать захотелось еще больше.
– Дебил ты, прапор! – сказал Беранже, хрустя чесноком. – Он же только аппетит разжигает!
– Не хочешь – не ешь, я никого не заставляю, – отозвался прапор.
Он поискал еще и своих любимых грибов, да только не нашел.
Спирт во фляжках оставался, но Москаленко запретил пить.
– Осталось идти всего ничего, без допинга доберемся, – сказал он.
С ним не стали спорить, тем более идти и в самом деле оказалось близко. Час-полтора, и мы пришли к цели. Я понял это, когда Москаленко раздвинул орешник и сказал устало:
– Вот он, бля. Точно, он.
Мы нарушили походный строй и бросились сквозь орешник, нещадно хрустя и треща. Бросились – и остановились.
– Ни хренатушки себе, – сказал прапорщик, присвистнув. – Что ж тут было?!
Это был дом. Довольно большой двухэтажный дом, в приличном состоянии, с красной черепичной крышей, водосточными трубами, с огородиком за березовой оградкой, сверху которой хозяйственно натянули колючую проволоку. В огородике что-то росло, цвело, стояло пугало с растопыренными руками и ведром вместо головы. Обитые дощечкой стены домика окрашены в зеленый цвет, уже малость подвыгоревший, но довольно свеженький. Ничего необычного на первый взгляд, но здание стояло в центре жутковатой проплешины метров с двести радиусом: выгоревший поваленный лес, голая черная земля с рыжими пятнами песка и глины, перемешанных с окалиной, и главное – техника. Битая, ломаная броневая техника, в основном танки, от обычных наших до «абрамсов» и «леопардов»... Два вертолетных остова, неуклюже растопырившие лопасти. Пахло мертвым железом, как на свалке вторчермета. Зачем они все сюда перлись? И кто, мать его ети, в теремочке живет? Что за лягушка-квакушка с мышкой-норушкой?!
Но удивил меня даже не дом, а новенький нужник из желтых досок, стоявший метрах в десяти от дома. Аккуратный, с окошечком в виде пикового туза, прорезанным в двери. Он выглядел особенно дико.
– Что ж тут было?! – повторил прапорщик, пиная изодранную покрышку с торчащими во все стороны ошметками корда, валявшуюся прямо возле кустов, откуда мы вылезли.
– Война, похоже, – сказал доктор.
– Ничего себе война! А дом как же уцелел?
– А ведь мы, похоже, пришли, – задумчиво сказал Костик. – Как думаешь, Валер?
– Определенно, – ответил я. – Определенно.
И направил свой автомат на Москаленко.
Капитан не удивился, не стал хвататься за оружие. Он почесал искусанную комарами щеку и спросил:
– И что дальше?
– А?
Я покосился на Костика – тот держал на мушке Шевкуна. Остальные опасности не представляли, стояли с обалделым видом, таращились.
– Я спрашиваю, что дальше?
– А дальше, пан капитан, объясни нам, за каким чертом мы перлись на этот дом с мезонином посмотреть. И что за война тут вокруг была. И как, мать твою, эта сраная хатка сохранилась, когда вокруг столько железа наворочено!
Костик сорвался на крик, и я подумал, что он вот-вот выстрелит. Об этом же, должно быть, подумал и Шевкун: по лицу капитана катились крупные капли пота, подбородок затрясся. Зассал Шевкун.
А вот Москаленко не зассал. Он продолжал скрести щеку, то ли обдумывал ответ, то ли прикидывал, как соврать.
– Я ж вчера еще сказал: сами всё увидите. Ну что ты хочешь, Логвинов, чтобы я тебе объяснил? Вон он дом, иди, постучись и спроси.
– Стой, капитан. – Это встрял, как ни странно, наш старлей. – Постучаться, говоришь? А эти, – Беранже обвел рукой покореженную бронетехнику, – тоже постучаться подъехали? Бензинцу попросить, маслица? Или отвертку дома забыли, решили у доброго человека одолжить?
– Темнишь, капитан, – добавил Костик. – Я лично туда не пойду.
– Да не иди. Не иди, – сказал Москаленко. – Хрен с тобой, Логвинов. Я сам пойду.
И, повернувшись, зашагал по выжженной земле к зеленому двухэтажному домику. Только сейчас я разглядел, что ботинки капитана ступают по костям, по человеческим костям, перемешанным с гарью, песком и ржавчиной. Правильно, не сами же эти танки ехали, не сами вертолеты летели.
