никогда не видавшими родителей, когда они встречают столь сердечное гостеприимство. Он сел за стол, не зная с чего начать разговор, он, парижанин, который, кажется, никогда не лез за словом в карман.
Мадам Моген закидала его вопросами с такой поспешностью, что слова летели у нее изо рта одно через другое, путаясь между собой.
– А там как идут дела? Князь нам писал… Какой хороший человек, совсем не гордый, такой же простой, как мы с вами… Он зовет нас друзьями… присылает всякие вещи… совсем новую лодку… такие снасти, что прямо не знаешь, куда их положить! Правду я говорю, Моген?
– Такие подарки, что я до сих пор в изумлении.
– И всякие драгоценности… часы, ожерелья, браслеты… для моих толстых рук… Я никогда не решусь надеть все это золото и украшения… Но скажи, сынок… мадемуазель Жермена… как она?..
Бобино наконец смог прорваться сквозь поток восторженных слов.
– Она поправилась. Очень сильно болела. Князь несколько раз думал, что бедняжка вот-вот умрет. Но слава Богу, всё обошлось.
– Вот и хорошо! Мы так рады, так рады! Как будто она – наше родное дитя.
– Жермена, князь Мишель и я, мы все – ваши искренние друзья.
– Видишь, наши чувства взаимны, сынок. Но скажи нам, какому счастливому случаю мы обязаны твоим сегодняшним посещением?
– Прежде всего мне хотелось высказать вам свою горячую благодарность. Вы меня спасли!.. Я по гроб жизни буду вам признателен!
Глубоко тронутые, рыбак и его жена крепко пожали руки юноши.
– А еще, возможно, что мне придется просить вас о помощи в одном очень сложном деле, страшном деле, оно касается князя, Жермены, ее сестер и меня.
– Будем рады помочь вам.
– Спасибо вам от всего сердца! Но прежде, чтобы вы знали, о какой помощи я буду просить, надо рассказать все, что мне известно об этой жестокой истории. Князь просил об этом, так что, пожалуйста, выслушайте.
И парижанин, успевший хорошо подкрепиться за гостеприимным столом, поведал как мог все, что произошло с того дня, когда он, совершенно бессильный и безоружный, наблюдал, как похищали Жермену.
Когда он сказал рыбакам, что приехал выручать сестер Жермены, Моген ответил:
– Возможно, что они их спрятали в каком-нибудь закоулке этого проклятого бандитского притона. Может быть, и где-нибудь в другом месте. Это трудно узнать. Во всяком случае, мы будем делать все, что в наших силах. Правильно я сказал, мать?
– Правильно, муженек!
– Сделаем все, что сможем, немного, наверное, потому что нас недолюбливают в том доме.
– Раз там торгуют вином, у меня есть все основания туда войти, – сказал Бобино. – Наверное, туда шляется одна шпана.
– Да нет, заглядывают и хорошие парни, они работяги, но им постоянно хочется выпить из-за тяжелой работы – обжигают известь, от которой у них всегда горит внутри. Мы пойдем вместе, как будто ты рыбак- любитель, которого я учу. К вам отнесутся с доверием, если вы приедете с человеком из здешних мест, и нам, может быть, удастся разговориться с кем-нибудь из посетителей.
В этот момент экипаж с двумя влюбленными, обогнавший Бобино на дороге между Аржантейлем и ля Фретт, подъехал к дому рыбака и как будто собрался остановиться.
Сидевшая в повозке женщина выглянула из дверцы и сказала кучеру несколько вульгарным голосом:
– Кати дальше!
Она увидала Могена, помахала ему ручкой и снова откинулась на сиденье.
– Красивая девка! – оценивающе заметил Бобино. – Я видел, как она по дороге целовалась со своим любезным.
– Красивая… Но гулящая! – ответил Моген. – Ее мать – мамаша Башю, жена Лишамора. Мерзавка, продавшая дочь старым богачам, которые ее развратили, когда ей было двенадцать или тринадцать лет… Так-то вот… Теперь девица, кажется, живет в роскоши… кокотка высокого полета… Похоже, она здорово мстит за себя… разоряет дураков, бьет их по морде, наставляет им рога… в общем, радостно видеть! Там ее зовут Андреа Рыжая.
– Слышал это имя, – заметил Бобино. – Что касается ее спутника, он мне показался… – И парень сделал выразительный жест, как будто приглаживая завитки на висках[47].
– Вы угадали, – смеясь ответил Моген. – Он иногда появляется здесь вместе с Андреа, когда она приезжает в кабачок Лишамора, чтобы позлить маменьку. Его зовут Альфред, красавчик Альфред. Ему дали здесь прозвище Брадесанду, потому что малый любит выпить на дармовщинку.
– Давайте пойдем сегодня вечерком в это милое общество, отец.
– Пойдем, если нужно.
ГЛАВА 22
В экипаже действительно были возлюбленная разорившегося барона Мальтаверна и ее сердечный друг букмекер Петер Фог, более известный под именем Брадесанду.
После вечера, где ее появление имело такой шумный успех, Андреа не захотела возвращаться домой. Она была перевозбуждена большим количеством выпитого шампанского, и ее потянуло прогуляться куда- нибудь за город. Поехать далеко-далеко… чтобы вырваться из Парижа, повидать поля, деревья, проселочные дороги; удрать подальше от уличного шума и от людей так называемого шикарного общества. Она сказала о своем желании красавчику Альфреду и, поскольку в этот день на ипподроме не было никаких спортивных соревнований, он охотно согласился сопровождать подружку.
Они позавтракали в ресторанчике, наняли двухместную легкую карету и решили проехаться к родителям Андреа.
О! В этом не было ничего сентиментального. Даже простыми родственными чувствами нельзя было бы объяснить этот вояж[48] к поэтическим берегам Сены, где Морис Вандоль нашел мотив одной из лучших своих картин.
Скорее всего Андреа повлекло туда чувство, подобное тому, что заставляет перелетных птиц возвращаться каждый год издалека к своему гнезду.
С Рыжей плохо обращался отчим, родная мать торговала ею, но она любила уголок, где родилась и росла, как будто встречаясь там со своим ранним, еще неисковерканным детством. Еще по дороге даже пустяки напоминали ей о тех счастливых днях детства и многие обычные уголки казались красивыми, а зимний холод несказанно приятным.
Они доехали до заржавленной решетки, возле нее огромные собаки чуть не разорвали Жермену.
Альфред вышел первым, подал руку спутнице, и, разодетая как на бал, она явилась в грязный кабак, темный от копоти, провонявший испарениями алкоголя и заплеванный курящими и жующими табак.
Старикашка с лицом, которое хотелось назвать мордой, багровый от неумеренного потребления спиртного, сидел за прилавком цвета винного осадка или засохшей крови, тупо помаргивая глазами в мелких красных прожилках, то и дело вытирая слюнявый рот и щеки, заросшие полуседой щетиной, дрожащими от пьянства руками, неожиданно белыми и довольно ухоженными.
Хмельной клиент рассчитывался с хозяином, причиталось пятнадцать су. Выпивоха сказал:
– Денег нет ни сантима, запиши на доску, старина Лишамор, дня через два получка, тогда расплачусь.
– Как хочешь, Горжю, ты всегда аккуратно платишь, я тебе верю.
Лишамор мелком на доске вывел сумму и фамилию греческими буквами! И все прочие записи были на том же языке, от тех, кто не имел университетского образования, какого удостоился Лишамор, это было надежно зашифровано.
– Вот неожиданность!.. Андреа… – проговорил кабатчик пропитым голосом.
– Здравствуй, Лиш! – ответила красавица.
Видя, что она без отвращения подставляет ему тугие соблазнительные щеки, старый пьяница дважды со смаком их поцеловал, потом с игривой улыбочкой подмигнул красавчику Альфреду и пожал ему руку.
