– Это мои сестры.
– Как?.. Не может быть!..
– Да, именно так, и вам легко понять, сколь я благодарна за то, что вы, рискуя жизнью, их спасли.
– Но ведь это было совершенно естественно, я не могла сделать по-иному!
– У вас золотое сердце, и поэтому вы считаете пустяком доброе дело, но от этого оно не менее заслуживает благодарности.
– Они были такими несчастными, такими трогательными, такими милыми, эти крошки! А потом… Ведь очень приятно помогать людям!..
– Кто знает?.. Может быть, мне еще раз придется просить вас о содействии, чтобы исправить одну жестокую несправедливость…
– Мадам, вы сестра моих милых крошек и можете всегда рассчитывать на мою преданность вам!..
– Принимаю ваше предложение с благодарностью от всей души! Но молчите!.. Нигде, пожалуйста, ни слова!.. Пусть никто не знает, что мы союзницы.
Их разговор прервала традиционная фраза метрдотеля[116]:
– Мадам, кушать подано!
ГЛАВА 5
Вступление Жермены в свет понаделало шуму. Вся пустая светская пресса уделила ей большое внимание.
Если бы кому-нибудь пришла охота прочесть все, что о ней писали, он был бы поражен глупостью некоторых своих соотечественников. Но загадочность личности Жермены возросла бы во много раз, если бы кто-либо мог проследить за действиями красавицы спустя сутки после приема в особняке.
Было шесть утра, оставались считанные часы до дуэли Мориса Вандоля с бароном Мальтаверном, устроенной Мондье ради убийства художника.
Жермена, конечно, не знала об этом. Она вышла из дому одна. Встретив на углу экипаж, села в него.
Даже близко знакомый мог усомниться, была ли вправду Жерменой эта странно одетая некрасивая женщина, похожая на проповедницу Армии спасения[117].
Старомодная шляпа с широкими полями и помятым пером имела жалкий и одновременно претенциозный вид; непромокаемое прямого покроя потертое и линялое пальто – типичная вещь, купленная за пятьдесят су в лавке старьевщика, потертая кожаная сумка с ручками, перевязанными тесемкой; стоптанные ботинки.
Лицо, измененное до неузнаваемости. Прекрасные глаза прикрывались большими темными очками с металлическими дужками; волосы, уложенные так, чтобы не было видно, как они длинны и красивы. Старая вуалетка, похожая на накомарник или на сетку для ловли бабочек.
В таком продуманном и искусно сделанном жалком облике Жермена вскоре выехала за пределы Парижа.
На облучке сидели двое, тихо переговариваясь. Занимая в экипаже место лакеев, они не носили ливрей, по которым можно было бы определить, в чьем доме служат. Видимо, парочка заранее получила указание, куда ехать, так как, садясь, Жермена не вымолвила ни слова.
Вскоре ландо с поднятым верхом свернуло на ту дорогу, по какой перепуганную и связанную девушку некогда увозил граф де Мондье.
Как много времени прошло с той проклятой ночи! Сколько несчастий и страданий за ней последовало!
Жермена вспоминала, и ее лицо, скрытое безобразным убором, принимало порой трагическое выражение.
Проделав долгий путь по равнине, подкатили наконец к домику рыбака Могена, куда Мишель и Морис в свое время внесли спасенную ими бесчувственную Жермену.
Хорошие люди, хозяева почтительно и приветливо поклонились, она ответила и смело пошла берегом реки к кабачку Лишамора.
Кучер отвел лошадь в сарай, покрыл попоной и шагнул в дом вслед за хозяином.
Через пять минут он показался с удочками и рыболовными припасами и отправился вместе с приехавшим на облучке товарищем вслед за Жерменой. Они выглядели заправскими рыбаками, что решили заглянуть в кабачок – пропустить стаканчик перед ловлей.
Жермена, опередив их на минуту, уже разговаривала с Лишамором.
– Да, месье, мне надо видеть мамашу Башю.
– Но, моя киска, скажите, зачем она вам нужна.
– Это секрет, что не касается мужчины.
Кабатчик игриво усмехнулся и понимающе ответил:
– Хорошо… хорошо… грешок молодости, и понадобилась помощь мамаши Башю.
Жермена наклонила голову, будто подтверждая догадку, и проговорила:
– Месье, пожалуйста, передайте, что мне сейчас, не медля, надо с ней увидеться.
– Миленькая, не обижайтесь, но по вашему виду можно понять, что вы не богаты, а мамаша Башю любит денежки.
– Я заплачу сколько будет надо.
– А пока вы не дадите ли мне за услуги маленькую фафио[118].
– Фафио?.. Я не понимаю…
– Ну пятисотфранковую купюру, если так вам больше нравится.
– Хорошо.
– Так давайте же! У нас платят вперед.
– Держите! – ответила Жермена, доставая из сумочки синенькую.
– Прекрасно, мой падший ангел! А после операции вы сможете дать столько же? Таков тариф мамаши Башю… маленький приработок.
– Согласна и на это.
– Вы золотко! И если вы так хорошо соображаете, хозяйка немедленно придет… Эй! Мамаша Башю, жена, зайчик мой, мой бурдючок, мой жирный пончик, скорей! Иди сюда.
Несколько выпивох засмеялись, они знали репутацию Башю.
Двое, приехавшие с Жерменой, не спеша попивали винцо, внимательно слушали разговор.
Послышался катаральный[119] кашель «мамаши», затем явилась она сама, заплывшая жиром, бледная, с гноящимися глазами и красным носом.
Лишамор шепнул ей на ходу:
– Девка беременная.
– А деньги у нее есть?
– Есть, она уже заплатила пятьсот франков и обещала еще двадцать пять луидоров.
– Тогда, муженек, поведу ее во дворец.
Опытным глазом старой сводни мамаша Башю сразу заметила, что женщина скрывала под нелепым нарядом прекрасную фигуру; потом оценивающе посмотрела на ноги, кисти рук, затылок, рот, щеки и подумала: «Лакомый кусочек какого-нибудь богача… с удовольствием поработаю над ней, чтобы восстановить красотке девственность…»
И старуха проговорила жирным голосом:
– Пойдем со мной, красавица. Муженек сказал, что вам надо со мной поговорить о деле.
– Да, мадам, притом очень важном.
Они миновали двор, по нему Жермена однажды бежала, преследуемая собаками, и остановились у двери.
Мамаша Башю отыскала в большой связке ключ, сказала:
– Я буду показывать дорогу.
Вскоре они оказались в той комнате, где тогда находился на страже Бамбош. Старуха подвинула кресло.
– Устраивайся, потолкуем.
Сама плюхнулась на другое сиденье в ожидании секретного разговора.
