дочка Надя стала его женой'. Трудно поверить, но ведь и это не все в его уникальной коллекции: потом он подбросит еще и 'легенду' о романе жены Сталина, т. е. 'дочери', с его сыном Яковом. Не остановили пакостника ни трагическая смерть Аллилуевой, ни то, что Яков, участник Великой Отечественной войны, погиб в фашистском плену…
С какой легкостью и простотой, с каким блаженным причмокиванием эта публика примеривает самые тяжкие и отвратительные грехи на чужие души! А если на свою?.. Радзинский так самоуверен и ограничен, что ему и в голову не приходит простая мысль: если штафирка сочиняет или тиражирует бесчисленные 'легенды' и 'версии' о генералиссимусе, о его ближайших родственниках, то ведь этим самым она предоставляет моральное право другим дать парочку 'версий' о ней самой, о ее родственниках. Более того, она, штафирка, просто провоцирует на это.
Так вот, есть 'стойкая легенда', что настоящий отец нашего героя вовсе не Станислав Адольфович Радзинский, 1888 года рождения, член Союза писателей с 1937 года, ныне покойный.
Эдвард рисует пленительный портрет Станислава. Разумеется, он был юристом и, конечно, из Одессы, где в годы революции редактировал бойкий журнал — то ли 'Ураган', то ли 'Шторм', то ли 'Землетрясение'. Интеллектуал 96 пробы, философическая личность с перманентной улыбкой на устах. Но был жутко опасным для Советской власти человеком и потому прожил 'жизнь под топором' и 'в любой момент был готов к ужасному'. Однако, если не считать рождение Эдварда, ничего ужасного в долгой жизни Станислава Адольфовича не произошло. В революциях и войнах он кровь не проливал, ни один голод его не задел, раскулачиванию не подвергался, тюрьмы или ссылки не изведал… Правда, как все одесситы, хотел стать писателем, но не получилось — сделался киносценаристом, да еще не сам сочинял сценарии, а переделывал для кино чужие книги. Вот и все его огорчения. Однако и этой работенки на белый хлеб с черной икрой хватало.
Так откуда же взялась легенда о том, что Радзинский-старший был жутко опасным для Советской власти человеком и прожил 'жизнь под топором'? Эдвард охотно разъясняет. Оказывается, папа 'был интеллигентом, помешанным на европейской демократии', в частности, он 'восторженно приветствовал Временное правительство, это была его революция, его правительство'. Радзинский-младший здесь не совсем солидарен с помешанным: ведь это правительство не сумело придушить коммунистов.
Иногда помешанный говорил наследнику: 'Сын мой, что в этом бренном мире есть счастье?' Тот, видимо, смутно догадываясь о грандиозности проблемы, безмолвствовал. Тогда отец отвечал сам: 'Счастье — это иметь возможность выйти на главную площадь столицы орать: 'Долой правительство!' Так он понимал суть демократии. Жаль, что не дожил до нынешних дней, мог бы вместе со своим отпрыском месяцами сидеть на Красной площади и вопить: 'Банду Ельцина под суд!' А Советская власть и лично товарищ Сталин такие акции не поощряли.
К тому же, вспоминает Эдвард, старик 'так любил пересказывать' ему побрехушки о Сталине, каждый раз заканчивая их 'вечным рефреном': 'Может быть, ты когда-нибудь о нем напишешь'. Об этой книге он 'думал и мечтал до самой смерти' в 1966 году. Как же такой человек мог быть не опасен для Советской власти, как же мог он не ждать ежесекундно, что топор вот-вот обрушится на его прогрессивное темечко!..
От верного топора спасла Станислава Адольфовича только близость к писателю Петру Павленко. Дело в том, что при всей своей полоумной любви к европейской демократии и вполне эквивалентной ненависти к Советской власти сценарист Радзинский особенно охотно занимался перелопачиванием для кино книг этого писателя, четырежды сталинского лауреата, члена партии с 1920 года, депутата Верховного Совета СССР. В этих книгах, естественно, не было ни припадочной любви к Западу, ни обожания Керенского, их сутью был русский советский патриотизм. А его собственные, без Радзинского написанные сценарии! Достаточно назвать фильмы 'Александр Невский' (1938 г.), о котором Эдвард умалчивает, или 'Клятва' (1946 г.) и 'Падение Берлина' (1949 г.). И вот у такого-то писателя, патриота и коммуниста, антисоветчик Радзинский был на подхвате.
К тому же, всю жизнь науськивая сына на сочинение сталинофобской книги, сценарист Радзинский одновременно агитировал Павленко написать о Сталине совсем иную книгу — панегирическую, и при этом проникновенно приговаривал: 'Ведь о Сталине еще никто по-настоящему не написал'. Сын, которым, как видно, с юных лет владела страсть подслушивать и подсматривать в замочную скважину, уверяет, что однажды в детстве 'сквозь плохо прикрытую дверь' сам слышал, как папа-антикоммунист уговаривал коммуниста Павленко. Правда, тот 'жестко и даже грубо' оборвал агитатора. Вероятно, он догадывался о подлинной духовной сути литературного прилипалы и возмутился его лицемерием. Обожатель Временного правительства и западной демократии безропотно проглотил грубость: как же-с, ведь грубил не кто-нибудь, а депутат Верховного Совета, четырежды лауреат…
Все это о Радзинском-старшем мы узнали из книги Радзинского-младшего 'Сталин', которая и посвящена отцу-вдохновителю. И все это создает впечатляющий образ расторопной литературной букашки. Вот и спрашивают иные дотошные литературоведы в штатском: мог ли у такой букашки родиться столь грандиозный литературный гиппопотам, способный написать книгу в 640 страниц? И приходят к выводу: никак не мог! И тут высказывается несколько версий, весьма стойких.
По одной из них Эдик — сын упоминавшегося Ганса Фриче, заместителя Геббельса по радио, с коим у него такое разительное портретное сходство. Говорят, в феврале 1935 года Фриче приезжал в Москву, интересовался литературной жизнью, писателями, мог заинтересоваться и женами их. Как уже говорилось, жена Радзинского была уже далеко не молода, но, будучи маникюршей, она искусно владела всеми ухищрениями косметики и тонкостями макияжа и потому вполне могла ввести в заблуждение будущего заместителя Геббельса относительно свежести и сортности своих прелестей… И вот в результате этого знакомства 23 сентября 1936 года родился будущий гиппопотам драматургии. Как видим, он был немного недоноском. Ничего не подозревавший Станислав Адольфович хотел для маскировки своих западнических пристрастий дать младенцу русское имя, но мать, видимо, с тайной и нежной памятью о заезжем иностранце настояла на заграничном имени Эдвард. Такова одна версия пришествия гиппопотама.
По другой, не менее стойкой версии, дело было так. Жил-был известный всей литературной Москве милейший парикмахер-философ Моисей Михайлович Моргулис, имевший в Центральном Доме литераторов свой кабинетик. Иногда по вызову особенно заслуженных или престарелых литераторов он выезжал на дом. И вот однажды по адресу Старо-Пименовский переулок, дом 4-А, квартира 55, его вызвал пятидесятилетний Станислав Адольфович. Моисей — его все звали так даже в старости — что-то задержался. Радзинский не стал дожидаться и пошел в парикмахерскую недалеко от дома. Но вскоре Моисей, и нагрянул. Его встретила Розалинда Гавриловна. Одна. Старушка была по-домашнему неприбранна и не успела навести марафет, и ее возраст не составлял тайны для глаза, но Моисей был парень-хват и притом — геронтофил, т. е. как раз любитель старушек. Дальнейшее легко представить…
Конечно, может раздаться вопль: 'Ложь! Клевета! Розалинда Гавриловна не могла! Не могла!..' Позвольте, а почему? Если, по легенде, которую на глазах миллионов так сладостно обсасывал Радзинский, могла в прошлом веке религиозная грузинка Екатерина, если в начале этого века могла русская революционерка Аллилуева, мать Надежды, то почему же не могла в тридцатые годы московская еврейка- маникюрщица из литературной среды Розалинда Гавриловна? Ведь в эту пору и в этой среде нравы были куда как проще и вольготней…
СТАЛИНИЗМУС УНД МЕРЦАЛИЗМУС
