— Хозяйка сказала, — медленно проговорил Маркс, — что дочь умерла от чахотки.
— Да, от чахотки, — припомнил Энгельс уже вылетевшие было из головы слова.
— Я думаю, — так же медленно, веско продолжал Маркс, — что тебе надо снять другую квартиру. Здесь опасно. Во-первых, потому что чахотка очень заразна; во-вторых, твой организм чрезвычайно ослаблен длительной болезнью и потому восприимчив к любой инфекции.
Энгельс возражал. Он говорил, что чувствует себя прекрасно. Что квартира ему очень нравится, что со смерти девушки прошло уже два с половиной года, что хозяйка производит впечатление вполне здорового и очень чистоплотного человека, что…
Маркс уговаривал друга часа два. Но тот все-таки не поддался.
Остаток дня ушел на ознакомление с городом и на писание нескольких срочных писем. А вечером было решено, что завтра первым делом они навестят своего старого боевого друга Конрада Шрамма, которого Энгельс не видел уже несколько лет.
Весной 1852 года Шрамм уехал в Америку: в результате бесчисленных жизненных передряг, а более всего — нищенской эмигрантской жизни в Англии у него в двадцать девять лет открылась чахотка, и врачи посоветовали ему переменить климат. В Филадельфии жила со своей семьей старшая сестра Конрада, к ней он и направился. Но здоровье от перемены климата не улучшилось, работы молодому революционеру найти не удалось, и после пятилетних мытарств он снова вернулся в Лондон. Здесь он в первые же дни посетил Маркса.
Пролежав затем больше месяца в Немецком госпитале, Шрамм уехал на Джерси. Он сделал это опять-таки по настоянию врачей и своего давнего друга Джорджа Джулиана Гарни, обосновавшегося здесь два года назад.
Шрамм приехал сюда двадцатого сейтября, двенадцать дней назад. Он снял двухкомнатную квартиру в северо-западной части города, на окраине. По сент-хельерским масштабам это довольно далеко от площади Эдварда, но по манчестерским или, тем паче, по лондонским — рукой подать.
— Господин Шрамм дома? — спросил Энгельс женщину, открывшую дверь на его стук.
— А где же ему быть? — неприветливо ответила та. — Он же все дни лежит лежнем.
— Доложите, что к нему пришли доктор Маркс и эсквайр Энгельс.
Женщина удалилась, и скоро послышалось, как она открыла дверь и бросила, видимо, через порог: 'К вам!'
Было ясно, что никакого особого приглашения не последует, и друзья Энгельс впереди, Маркс сзади — переступили порог.
Когда, постучав, они вошли в комнату Шрамма, тот прямо-таки обалдел от неожиданности и радости.
— Вы? На Джерси? И оба? — выкрикнул он, бешено переводя глаза с одного на другого. — Какими судьбами? Я же знал, что ты на Уайте, Энгельс… Погодите, я сейчас встану…
— Ни в коем случае, — в один голос сказали гости.
— Ну тогда… — Шрамм стукнул кулаком в стенку и крикнул: — Мадам! Бутылку хереса!
— И этого не надо, — мягко остановил Энгельс, — мы принесли тебе полдюжины бутылок, именно хереса, а седьмую мы сейчас разопьем. Я думаю, тебе это не повредит, а наоборот…
— Ха! — озорно воскликнул Шрамм. — За исключением того, что у меня чахотка, я же абсолютно здоров. И если я тут загнусь, то только от тоски и безделья… А с этой подлой курносой госпожой мы еще поговорим. Не на того парня она напала. Вы же знаете, что я бывал еще я не в таких переделках.
— Знаем, знаем, — охотно подтвердил Маркс. — Моя жена до сих пор вспоминает, как однажды, лет семь тому назад, ты поехал куда-то по ее поручению, а лошади вдруг понесли, ты выскочил на ходу из экипажа и, всего окровавленного, тебя принесли к нам в дом.
— Вот видите! — Шрамм горячился, его смуглое лицо горело, а светло-серые глаза сделались темней.
На стук вошла хозяйка. Она сразу поняла, что к чему, исчезла и через пять минут принесла три бокала.
— Помним мы, — сказал Энгельс, откупоривая бутылку, — и твое участие в войне Шлезвиг- Гольштейна против датской короны, и твои аресты, тюрьмы, и даже твою достославную дуэль с Виллихом.
Дуэль была особенно памятна всем троим.
После поражения революции в Союзе коммунистов, в его Центральном комитете, возникла фракционная группа во главе с Августом Виллихом. Борьба Маркса, Энгельса и их единомышленников против авантюристической группы Виллиха была настойчивой и порой носила резкий характер.
На заседании Центрального комитета в конце августа 1850 года дело приняло особенно острый оборот. Виллих вел себя вызывающе. Он хвастал своим участием в боях и обвинял всех в трусости, в предательстве интересов революции, в буржуазном перерождении. Совершенно ясно намекая на Маркса, он сказал: 'Некоторые из ваших вождей сегодня предпочитают грохоту боя уютную тишину Британского музея'. И тут случилось то, чего никто не ожидал. Шрамм, писавший протокол, вдруг бросил перо и, подскочив к огромному Виллиху, яростно выпалил ему в лицо: 'Солдафон! Ты будешь со мной стреляться!..' 'Охотно!' — тотчас ответил Виллих и потребовал, чтобы Шрамм покинул заседание. Центральный комитет не счел нужным удовлетворить это требование, и Шрамм удалился только по просьбе Маркса.
Дуэль должна была произойти одиннадцатого сентября, и не в Англии, а на континенте, около Антверпена.
Марксу, который вместе с Энгельсом сделал все, чтобы поединок не состоялся, Шрамм накануне дуэли написал веселое и беззаботное письмо.
— В мыслях мы тебя тогда уже похоронили, — сказал Маркс.
И действительно, как могло быть иначе, если на другой день вечером на квартиру к Марксу, где с тревогой и нетерпением друзья Шрамма ожидали известий о поединке, заявился Бартелеми, второй секундант Виллиха, и на исполненный страха вопрос Женни: 'Ну как?' — гробовым голосом ответил: 'Пуля — в голову!' А затем отвесил низкий поклон, повернулся и исчез. Женни (самого Маркса дома не было) едва не потеряла сознание.
Через час Энгельс, Либкнехт, Пфендер и другие друзья Маркса уже были извещены, что Конрада Шрамма нет в живых.
На следующий день все собрались у Маркса. Печальные, потерянные, сидели в маленьком кабинете хозяина и тихо переговаривались.
— Это был дерзкий рыцарь, горячая голова, — сказал Либкнехт.
— Да, пылкая, смелая, пламенная натура, никогда не поддававшаяся заботам повседневности, — добавил Маркс. — Но вместе с этим — критический ум и тонкий юмор, оригинальная мысль и наивное добросердечие. — Маркс помолчал и при полной тишине закончил: — Я думаю, Шекспир не мог бы найти лучшего прообраза для своего отважного и благородного рыцаря Перси Хотспера… Да, это был поистине Перси Хотспер нашей партии…
И едва он произнес последние слова, как в прихожей послышался невероятный шум, голоса, изумленно-радостный крик Ленхен, а через несколько мгновений дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет влетел хохочущий Конрад с повязкой на голове.
Оказывается, сразу после своего ответного выстрела Виллих и его секунданты поспешно удалились. Они видели, что пуля попала в голову, и решили, что Шрамм убит. У них имелись тем большие основания так думать, что врача на дуэли не было…
— Да, мы тебя тогда уже совсем похоронили, — разливая вино, сказал Энгельс.
— Это были не единственные мои похороны, — засмеялся Шрамм. Дайте-ка я все-таки встану и покажу вам кое-что.
— Может быть, не стоит?
— Нет, нет, встану, покажу. И потом — не могу же я пить херес лежа. Это оскорбительно для прекрасного вина.
Он спустил с кровати бледные, исхудавшие ноги, накинул шлафрок и нетвердой походкой добрался до письменного стола. Там отыскал какую-то папку, раскрыл ее и достал несколько газет.
— Вот шестилетней давности 'Кёльнская газета' с сообщением о том, что я утонул в Ла-Манше, —
