НКВД. Война с неведомым

стал подступать уже без дураков, совсем серьезно. Губы искусал, и вообще… Уже никаких прибауточек. Шепчет на ухо, что сейчас мы с ним пойдем в костел, так что получится у нас и венчание, и брачная ночь, все сразу…

Я, конечно, пыталась выдираться, как могла, но куда девчонке против сильного молодого мужика, которому к тому же бояться нечего…

Еще чуть-чуть – и он бы меня затащил в костел. Но тут, на мое счастье, появился Хуберт. Вернее, сначала подбежала Берта. Начала прыгать вокруг нас, визжать – она же меня более-менее знала, обрадовалась…

Пауль сгоряча ка-ак врежет ей сапогом… Она отскочила, поджимает лапу, скулит… А тут и Хуберт подошел. Уже издали рявкнул что-то Паулю – определенно видел, как тот пнул собаку, а таких вещей Хуберт терпеть не мог. Любил животных. По-моему, больше, чем людей.

Он, конечно, сразу понял, что тут у нас происходит. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, на нас с Паулем глядя…

Вообще-то, я тогда же подумала, Хуберт вовсе даже не обязательно будет меня спасать. Кто я ему, если подумать? Он был, конечно, не злой, но это еще вовсе не означает, что он был душевный. К малышам относился хорошо, но я-то уже давно не ребеночек. И потом, оба они – немцы… Кто его знает.

Берта все скулила, показывала мне лапу, знаете, как это собаки делают. Я присела, стала ее гладить – и жалко было по-настоящему, и, честно скажу, хотелось как-то подлизаться к Хуберту. Он ведь видел, как Пауль его собаку пнул…

Начался у них разговор. Я ничего не понимала, но, судя по интонациям, Хуберт ему сначала пенял за собаку, а тот оправдывался – мол, нечаянно вышло… Сразу ведь видно по жестам, по прочему, тут языка не надо знать…

Потом, видно было, заговорили обо мне. Хуберт ему что-то говорил с подковырочкой, а Пауль гоношился – мол, твое-то какое дело?

Тут была своя тонкость, я ее к тому времени уже понимала. Пауль был, конечно, рядовым, а Хуберт – фельдфебелем, это у немцев не мало значило. Но Хуберт был Паулю не начальник, он командовал только своими ветеринарами, а Пауль числился по какой-то другой службе…

Не знаю, что они там друг другу говорили, но Пауль в конце концов махнул рукой, плюнул, повернулся и зашагал прочь – насвистывает с таким видом, будто ничего особенного и не произошло… Обернулся, подмигнул мне, сказал по-польски что-то насчет того, что цыплят по осени считают, и ничего-то у нас с ним не закончено, он еще свое возьмет…

А Хуберт что-то такое свое думал. Потом помахал мне: «Ком, ком!» Я и поплелась за ним – а что еще оставалось?

Я до сих пор не знаю, почему он мне помог. Может быть, вовсе и не меня жалел – а хотел отомстить Паулю за собаку. Или все дело в бабе Марьяне, он же с ней приятельствовал… В конце концов, какая разница? Главное, помог…

Он меня привел на окраину деревни, к мастерским. Я их все время называю «мастерскими», но это был целый городок – сами мастерские огромные, гаражи, жилые дома, и те, что стояли до войны, и те, походные, что немцы поставили – сборные, из щитов. Емкости с горючим, склады запчастей… Большое было хозяйство.

Внутрь, мимо часового, он меня и не собирался вести. Показал на пальцах, чтобы ждала в отдалении. Я и ждала.

Он вернулся минут через пять. Вынул какой-то маленький мешочек из самой обыкновенной холстинки. Подозвал Берту, ножничками осторожненько отстриг у нее немного шерсти, перевязал ее черной ниткой, плотно, старательно. Положил в мешочек, его тоже завязал очень тщательно, наглухо. Подозвал другого немца, я его немного знала – он похаживал к одной разведенке через пять домов от нас. Хлипкий такой, очкастый. Сам он руками не работал, был у немцев кем-то вроде учетчика – постоянно с бумагами, что-то проверяет по ведомостям, какие-то списки составляет… Он более-менее навострился… даже не по-русски – болтал на трасянке[17] очень даже прилично. Безобидный был, пьющий…

Хуберт ему что-то сказал, и тот перевел: мол, герр фельдфебель велит постоянно носить это с собой, и все будет хорошо. Хуберт сунул мне мешочек в руку, махнул небрежно: мол, проваливай…

Мешочек я сунула в карман жакетки, а когда отошла подальше, достала и рассмотрела как следует. Обыкновенная холстинка. Завязана так, что узел и зубами не распутаешь – а впрочем, я как-то так сразу и поняла, что развязывать его не следует… Там, внутри судя на ощупь, была не только собачья шерсть – что-то твердое, вроде корешков или сучочков.

Первым делом я кинулась к бабе Марьяне – и все ей рассказала. Она, такое впечатление, ничуть не удивилась. Сказала:

– Значит, так и носи при себе. И развязывать не вздумай…

И вы знаете… Подействовало! Пауля я с тех пор видела раза два за месяц, и то издали, он ко мне и близко не подходил, отвернется, будто незнаком или вообще не видит, быстренько отойдет. И полицаи отстали. Начисто. Так хорошо было…

Я не сомневаюсь, что все дело в Хубертовом мешочке. Благодаря мешочку… Приказать Паулю Хуберт не мог, когда Пауль уходил, он определенно нацелился продолжать… И полицаям Хуберт был не начальник. Кто он вообще был? По- нашему, приблизительно ротный старшина, и только….

Через месяц мать мне как-то выхлопотала пропуск и отправила к тетке в город, от греха подальше. Я ей, конечно, рассказала про мешочек, но она, видимо, подумала, что, как бы там ни было, а в городке будет спокойнее…

В городке у меня за полтора месяца хватало невзгод, конечно – но не особенно тяжелых. Полное впечатление, что Хубертов мешочек и там работал. Благополучно выпутывалась пару раз из тяжелых ситуаций, когда кончиться могло по-всякому. И потом, перед самым освобождением, когда немцы угоняли молодежь в Германию, меня это как-то обошло, к тетке в дом так никто и не пришел, хотя я в управе по тому именно адресу была зарегистрирована…