собралась мыться, тут ты пришел… Что поглядываешь? Не рыдаю? Сама понимаю, что следовало бы, но что-то замкнуло намертво и такая блокировка встала, что наружу ни единой слезинки не лезет…
– Это бывает, – сказал Мазур глухо. – Я пошел?
– Посиди, если не спешишь. Есть к тебе пара вопросов…
Она ушла, а Мазур уселся на подоконник, тупо таращился на покрытую множеством палых листьев улицу Стояла тишина, как обычно. Не хотелось верить, что он сам загнал себя в некий жизненный тупик – в дополнение ко всему пережитому Понемногу стемнело совсем, на столе горела лампа, а Мазур так и сидел в темноте, сгорбившись.
Вернулась Ирина, села в кресло, небрежно запахнув халат. Полы тут же соскользнули с колен. Мазур смотрел на ее высоко открытые ноги, на лицо, из-за глубокой тени казавшееся совсем молодым. Ощущение было жутковатое: временами столь остро и пронзительно мерещилось, будто перед ним сидит Ольга, новая, чуть повзрослевшая, набравшаяся печального и, в общем-то, не особенно и нужного жизненного опыта, что нехороший холодок подступал к затылку.
Ирина медленно вытянула руку, взяла налитый на четверть стакан, поднесла к губам. Во впадинке под макушкой, куда так надежно бывает всаживать пулю, у Мазура торчал кусочек льда.
Она выпила до дна, отставила стакан и тихо спросила:
– Во что ты втравил Ольгу? Она что, тоже имела отношение к чему-то… такому?
Он тяжко вздохнул:
– Ни к чему она не имела отношения. И ни во что я ее не впутывал. Жизнь впутала. Судьба…
– Бог ты мой, – сказала Ирина еще тише. – Дочку убили, муж – тряпка, зять – непонятно кто. Какие, к черту, флотские инженеры и засекреченные агрегаты, у всех тут – глаза убийц, даже у Лымаря. То-то у тебя орденских планок до пупа. А когда этот ваш Кацуба дружески улыбается, по спине морозом продирает… Кирилл, ты кто такой? Рэмбо какой-нибудь?
– Да я сам не знаю, кто я, – сказал Мазур, вздохнув.
– Ну, а как мне дальше жить, не посоветуешь? – Она вскочила, взметнулись полы распахнувшегося халата, встала вплотную к Мазуру – Жить-то как, господи? Мало мне десяти лет перестройки, еще и влипла непонятно во что…
Мазур поднял руки и обнял ее столь спокойно и непринужденно, словно телом управлял кто-то посторонний. Прижал к себе, ладонью вмиг разделавшись с пояском халата, кое-как обмотанным вокруг талии. Ирина почти не сопротивлялась, опрокидываясь на постель. Мазур взял ее почти сразу же, охваченный паническим желанием избавиться от ледяного комка под самой макушкой, и женщина покорно раскинулась под ним в косой полосе лунного света, падавшей поперек комнаты, но тут же переплела руки на его шее, прижимая к себе и отвечая так, что он охнул от удовольствия, позабыв о ледышке. Вот только жутковатый холодок во всем теле упорно не проходил – под ним ритмично колыхалось незнакомое тело и манера любить была совершенно другой, но стоило отстраниться, бросить беглый взгляд, и он наяву видел лицо Ольги со знакомым изгибом полуоткрытого рта, знакомой гримасой отрешенного наслаждения, снова и снова входил в нее в приступе чего-то, не имеющего названия, испытывал на все лады – в попытках то обрести прежнюю Ольгу, то окончательно убедиться, что это не она, что прежняя ушла безвозвратно. Лунный свет давно сполз с них, словно ожившее покрывало, а они не могли остановиться, потому что это означало возвращение в реальность.
И все же настал момент, когда пришлось вынырнуть из забытья в лунную прохладу. Они долго валялись на смятых простынях, прижавшись друг к другу без всякого раскаяния – был, правда, момент, когда Ирина попыталась плакать, но вряд ли от раскаяния, да и не получилось ничего, кроме глубокого отпечатка зубов на плече у Мазура. Он лежал, держа руку на бедре расслабленно привалившейся к нему женщины, и философски думал, что тоска, как ни крути, лечится самыми примитивными лекарствами – право слово, становится легче…
– Бог ты мой, ну и натворили… – прошептала Ирина ему в ухо. – Это как же называется – снохачество?
– Да нет, снохачество – это совсем другое, – сказал Мазур, подумав. – По-моему, это сексом просто- напросто и называется…
– Дрянь я, а?
– С чего бы? – удивился он искренне. – Извращенцы мы, что ли? Или кровная родня?
– Зато скоты все же изрядные…
– Брось, – сказал Мазур. – Жизнь иногда такие вензеля заплетает… Полегче стало, а? Вот видишь…
– И все же мы скоты, – шепнула она. И с типично женской логикой добавила: – Ну почему я тебя тогда не встретила? Ведь могла? – Самое смешное, что вполне могла, – сказал Мазур. – Ты когда замуж выскакивала? Ага, я как раз первым курсантским шевроном блистал и чванился в том же самом городишке… Может, мы даже на улице встречались. Ты на моряков тогда внимание обращала?
– Нет, – сказала Ирина. – Я тогда была преогромная интеллектуалка с серьезными исканиями и невероятными духовными запросами. А нынешний благоверный сущим Эйнштейном казался, тогда еще мода на физиков не прошла, хотя и подтаивала уже… Можно идиотскую вещь сказать?
– Валяй.
– Возьми замуж, а?
– Ты же вроде бы некоторым образом…
По движению прижавшихся к его щеке губ Мазур понял, что она усмехнулась:
– Мы же в двадцатом веке живем, да вдобавок при его почти что издыхании… Правда, Кирилл, возьми замуж? Мне, как любой бабе, за каменную стену охота. Оба мы… перегоревшие, может, и получится более- менее удачно. Я, конечно, понимаю, что – жуткая стерва, такое сейчас предлагать, только во мне глупого бабьего еще больше, чем казалось…
Признаться, Мазура такое предложение чуточку ошарашило, и он понял, что угодил в недурственный капканчик: отвергать ее сейчас – изряднейшее скотство. Когда на могилке еще не осела земля, да и могилка та появилась в какой-то степени по его вине. Вот и получится своеобразное искупление грехов… впрочем, не в нем одном дело. Почему бы и нет? Может, как раз и удастся устроить то, что осталось от личной жизни, с третьей, самой нежданной попытки?
Ирина подняла голову, не отнимая щеки от его груди, глянула в глаза. Лунного света было достаточно, чтобы Мазур видел ее лицо, полное печали и надежды:
– Правда, Кирилл? Не сопляки…
– Ох, Иришка… – сказал он, совершенно запутавшись в мыслях и чувствах. – Мне еще так не…
Совсем неподалеку грянул столь отчаянный и злобный собачий лай, что Мазур поневоле замолчал. Тут же откликнулись другие псы. За все дни, что прожил здесь, Мазур такого еще не слышал. Посмотрел в окно поверх плеча Ирины, но ничего увидеть не смог – собаки заливались гораздо правее, такое впечатление, будто сбегались в одно место со всей базы. Пожав плечами, потянулся к столу за сигаретами.
Раскатисто-упругий грохот близкого взрыва заставил его замереть в нелепой позе. Чисто инстинктивно он рванул Ирину за голое плечо, перекатом бросил через себя, скидывая с постели так, чтобы постель заслонила их от окна, сам «щучкой» метнулся следом, успел подставить ладонь, чтобы не ушибла затылок об пол. И вовремя – в следующее мгновение взрывная волна вышибла стекло, осколки, воя и жужжа, пролетели низко над полом, звучно шлепаясь о противоположную стену. Автоматически Мазур прикинул по звуку их полета, по разлету возможную мощность взрыва – ну, ни хера себе…
Ирина трепыхнулась под его рукой. В той стороне визжала собака, словно от невыносимой боли, дважды могуче квакнула сирена. Отсвет близкого пожарища залил улочку, застрекотали длинные автоматные очереди. «Что за черт?» – изумился Мазур, распознав по звукам, что автоматчик лупит прямехонько в небо. Диверсанты? Война? Ерунда какая…
Настольная лампа погасла, тоже сброшенная со стола взрывной волной. Но желтые фонари за окном горели по-прежнему. Мазур встал на колени, поглядел в окно, щерившееся по всему периметру зубчатыми осколками.
По улице, в направлении разраставшегося близкого зарева, протопали люди, звучно передергивая затворы автоматов, снова взвыла и умолкла сирена.
– Господи, это еще что такое? – шепнула Ирина.
