ехали?
Смолин изобразил мимикой сложную гримасу, которая могла сойти и за подтверждение - так и была собеседниками воспринята. Тот, что словоохотливее, сказал:
– А вы что, про сынка не знали?
– Не доводилось как-то, - осторожно сказал Смолин.
– Старик Лобанский был, конечно, дедушка чокнутый, но всё же со смыслом жизни: в газетах писал, когда-то пару книжек вышло, вон, и у вас в Шантарске про него знали… Чудик, но со смыслом. А Витька, хоть и закончил в ваших краях университет, толку из того вышло чуть, - мужичок выразительно прищелкнул себя по кадыку. - Водяра-матушка… Где бы ни работал, лишь бы не работать, выгоняли отовсюду, сейчас автостоянку с грехом пополам сторожит, оттуда Гурам его еще не навинтил, но чует мое сердце… - он кивнул на вещичку, как раз и привлекшую Смолина. - Вот, от него сподобились. За пару пива всучил, трубы горели. Мне эта цацка без надобности, просто стало жалко дурака - сколько народу на моей памяти кони кинули, потому что похмелиться было нечем…
– Раз без надобности, может, продадите? - спросил Смолин бесстрастнейшим тоном.
– Интересует?
– У каждого свой бзик, - сказал Смолин. - Я вот пепельницы собираю, где только можно и какие только можно.
– Вот, Ген, я ж тебе говорил - это пепельница такая! А ты уперся - рюмка, рюмка! Какая это рюмка, если она к подставке винтом законтрена? Точно, пепельница!
– Пепельница, - кивнул Смолин, нешуточным усилием воли сохраняя совершеннейшую невозмутимость. - У меня таких есть штук несколько, только исключительно чугуняк, а вот железной никак найти не мог… Продадите?
– Сто рублей! - ухмыльнулся абориген. И, видя, что Смолин полез в карман, расхохотался в голос: - Да вы что, товарищ интеллигент! Это я шуткой… Берите так. Мы хоть и в глуши живем, прекрасно понимаем насчет таких заморочек… Митрофанов вон на что мужик обстоятельный и справный, а поди ж ты, бегемотиков собирает сто лет, не детские игрушки, а всякие там статуевины, у него и стеклянные, и фарфоровые, и не поймешь какие…
Он вытряхнул окурки через спинку скамейки, протер внутренность клочком газетки и подал Смолину:
– Владейте! Было б что жалеть…
Расскажи кому - не поверят, подумал Смолин, торопливо переправляя вещицу в карман пиджака. И вроде не должно быть ошибки… и уж тем более новодела. Откуда здесь новоделы Фаберже?
– Давайте я хоть за пивом сбегаю, - сказал он, подумав. - Вы ж этому Витьке парочку отдали…
– Да ладно! - великодушно махнул рукой мужичок. - Было из-за чего считаться… Владейте, если уж такие собираете…
Над головой у них зашипело, скрежетнуло, пискнуло - и раздался сочный молодой голос Муслима Магомаева:
– А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, и крылья эту свадьбу вдаль несли…
Судя по качеству, на втором этаже, в единственной жилой к квартире включили старый-престарый магнитофон, вполне подходивший под определение антиквариата.
– О! - поднял палец абориген. - Профессор продрыхся. И определенно была у него заначка на опохмелку, глотнул чуток и начал Магомаева гонять… Вы к нему идите сейчас, пока он еще в кондиции, а то через полчасика ухрюкается. Раз музыку гоняет, выпивка есть…
– К нему? - машинально повторил Смолин.
– Ну, я ж не знаю, какие у вас там музейные дела… Вы ж хотите в музей что-то там забрать? Старик что-то такое говорил - мол, приедут из музея, все заберут, пока сынок беспутный не то что не загнал за бутылку, а, чего доброго, вообще в мусорку выбросил по дурости…
– Да, действительно, стоит зайти… - сказал Смолин.
В квартиру, из которой происходили такие вещи, безусловно следовало вломиться, не откладывая…
– Ты смотри, - задумчиво сказал словоохотливый. - Хоть старик Лобанский и был чудик-чудиком, а приехал музейщик из самого Шантарска… Дедок бы порадовался, да помер некстати…
– Какое помер?! - возмутился его дружок. - Убили!
– Да ладно тебе! Кто б его убивал? Это бабки сплетню пустили…
У них вспыхнула вялая, совершенно неинтересная по причине отсутствия аргументов и фактов перепалка - сам умер чудаковатый старикан (как выяснилось, любивший гордо именовать себя краеведом), или его все же убили. Воспользовавшись этой дискуссией, Смолин вежливо раскланялся, пробормотал что-то прощальное и юркнул на крыльцо.
Распахнутая дверь справа, распахнутая дверь впереди, в глубине бывшей прихожей. Вверх уходит, загибаясь влево, крутая лестница с вытертыми посередине каменными ступенями и сохранившимися в полной неприкосновенности массивными чугунными перилами.
Чуть подрагивавшими пальцами он достал из кармана только что преподнесенную ему от всей щедрой русской души «безделушку» - тяжелую пепельницу из неизвестного никелированного металла, в виде уланской каски с квадратным навершием. Каска была германская, на ней красовался прусский орел, орденская звезда, лента с девизом, вычеканенным вовсе уж крохотными буквами. Ставилась эта штучка на квадратное навершие, а в опрокинутую каску, соответственно, стряхивали пепел - чуть ли не сто лет назад, в первую мировую…
Вертя пепельницу, напрягая глаза, Смолин искал… и нашел! Верно говорится, что в такие минуты истый антиквар испытывает некое подобие оргазма…
На ребре подставки красовалось крохотное, совершенно незаметное, если не приглядываться со всем усердием, клеймо: узенький, коротюсенький вдавленный прямоугольник, в котором красовались семь выпуклых, заветных букв: Фаберже…
Об этих вещах он только слышал и читал, а в руках держать не доводилось ни разу. Мало кто держал в руках «патриотические» изделия Фаберже…
Как уже говорилось, немногие знают, что Фаберже, кроме дорогущих, чудесных по исполнению вещиц оставил и массу ширпотреба - серебряные ложки-вилки, относительно дешевые портсигары-мундштуки-стаканы… Но вовсе уж въедливым знатокам известно, что Фаберже, когда грянула первая мировая, на волне патриотического угара выпустил для фронтовиков, сражавшихся с «проклятыми тевтонами» вовсе уж простецкие, из недрагоценных металлов портсигары и пепельницы. Портсигары были из меди и латуни, а такие вот пепельницы классом повыше, офицерские, изображали головные уборы проклятых тевтонов, куда, по замыслу творца, пепел следовало стряхивать с особенных удовольствием…
Самое смешное, что подобные вещички встречаются даже гораздо реже, чем ювелирка Фабера - кто бы особенно берёг эти дешевые поделки? Их всего-то было выпущено несколько тысяч, в четырнадцатом году, и до нашего времени дошли считанные экземпляры, по пальцам можно пересчитать…
Вот это была Удача с большой буквы. Послюнив палец, Смолин потер им клеймо, потом принялся яростно драить кончиком носового платка. Буквы проступили гораздо четче - ну да, никакой ошибки, доподлинный Фаберже. То есть не сам Фаберже, конечно, он ведь не стоял у станка, не возился с резцами. Фаберже был организатором, брэндом, хозяином дела, мастеров на него работало немало, на иных изделиях ставились их инициалы - но далеко не всегда, кто бы из серьезных мастеров стал отмечать своим именем такую вот дешевку. И все равно - Фаберже…
– Это я удачно зашел, - повторил Смолин шепотом под нос бессмертную фразу Жоржа Милославского.
