Сокровище антиквара

ударно – стахановец, ага. Его дешевая рубашка была застегнута на все пуговицы и рукава не закатаны, так что партаков не видно…

– Достраиваетесь? – поинтересовался майор небрежно.

– Ага, – сказал Смолин. – Со своим домом можно всю жизнь достраиваться…

– Рабочий у вас старательный… И трезвый вроде…

– Солидный мужик, – сказал Смолин. – Не то что бичева нынешняя… – И вопросительно воззрился на незваного гостя, всем видом давая понять, что временем он не разбрасывается. – Значит мне, как свидетелю, что-то там рассказать надо…

Мaйop словно бы спохватился:

– Ага, ну да! Давайте поработаем… – он сноровисто извлек из тощей папочки прекрасно знакомый Смолину по прошлым и нынешним временам двойной печатный бланк, дешевую авторучку. – Сегодня у нас… ага, двадцать шестое… Год… Вечно эти нынешние короткие годы путаешь…

Его напарник сидел у краешка стола с видом величайшего равнодушия и скуки – этакий обмундированный манекен, прихваченный на всякий случай на выезд по незнакомому адресу. Однако Смолин краешком глаза перехватил дважды его цепкий, острый, пронзительный взгляд и решил не расслабляться: времена нынче смутные, тревожные, непонятные… То ли это у него профессиональный рефлекс – каждого взглядом буравить – то ли… пойди догадайся сейчас…

– Документик ваш какой-нибудь можно посмотреть? – осведомился майор. – Для порядка. Водительское удостоверение подойдет, ага… Значит, Гринберг Василий Яковлевич, год рождения… под судом и следствием не состояли, конечно… (Смолин промолчал, пока майор заполнял соответствующие графы.) Ну, начали… Вы гражданина Кондратьева давно знали…

Смолин, конечно, держался словно сапер на минном поле, каждое слово взвешивал (и старался, чтобы это было незаметно со стороны). Но вопросы пока что сыпались неопасные, на них, в принципе, можно было отвечать легко, быстро и моментально, поскольку никакого криминала и близко не бродило. Да, знакомы давно, очень давно. Нет, постоянным членом «Рапиры» Смолин не был, просто изредка баловал там с фехтовальными орудиями – ну вот, есть такая страстишка у человека, законом не преследуется, как известно… Нет, ни о каких серьезных неприятностях, и уж тем более тех, что могли бы таить угрозу для жизни, Шевалье ему не рассказывал. Да и сам Смолин не слышал ни о каких неприятностях – ни от Шевалье, ни от кого другого. Враги? Такие враги, чтобы могли пойти на убийство? В жизни не слыхивал, товарищ майор, у него вообще не было врагов, недоброжелатели, завистники и прочая мелкота наверняка имелись, как у любого из нас, но чтобы такие вот враги… Слыхом не слыхивал. Категорически. Профессиональная деятельность? А вот интересно, объясните вы мне, как такая профессиональная деятельность может послужить причиной убийства? (Майор, пожав плечами, сокрушенно признался, что и сам не понимает, а спрашивает исключительно бюрократического ритуала ради.)

Самое интересное, что в этот именно момент, взвешенно и осторожно отвечая на вопросы, Смолин вдруг в приступе ослепительного озарения увидел мотив. И ведь чертовски убедительный, господа мои. Ревность. Шевалье, по достовернейшим сведениям, до последнего дня жизни крутил очередной роман – с очаровательной девочкой из эльфов-ролевиков. Кто-то по ней мог сохнуть – и в конце концов, разъяренный тем, что ему предпочли другого, да еще старого хрыча, однажды вечерком, сунув в карман кастетик…

Черт возьми, а ведь это мотив! Однако Смолин, как легко догадаться, своей внезапной догадкой делиться со следаком не стал: не в его правилах было активно сотрудничать с органами правопорядка. Но, главное, не стоит задевать память о Шевалье, светить эту историю в милицейских протоколах. Разница в возрасте очень уж солидная, непременно какая-нибудь сука начнет стебало косостебить и похабные комментарии отпускать. Перебьются…

И твердо решил, что непременно покрутит этот следочек сам. Нужно будет поискать в «Рапире» и вокруг некоего Ромео. Нужно. Не так уж много было у Смолина людей, которых можно назвать друзьями, а уж Шевалье… Если что, поломаем гада так, что всю оставшуюся жизнь будет ползать на манер черепахи и кровью плевать… Уроем козла… Ведь это мотив, еще какой мотив…

И тут же одернул себя: куда это его на крыльях мирной фантазии понесло? Ага, вот именно. Убийство из ревности было бы, пожалуй, именно что намеренным на фоне того, что, несомненно, произошло на самом деле. Теоретически рассуждая, мог все же сыскаться особо обозленный Ромео… но если учесть все, что к тому времени происходило вокруг «Рапиры», на эту версию отводится один процент. А остальные девяносто девять – известно на что. И никаких сомнений. Расфантазировался, выпал из реальности. Вот что делает даже кратковременная настройка на милицейскую волну…

Майор писал с приевшимся, скучным старанием.

– Значит, врагов не было… – говорил он, не поднимая глаз. – Угроз не было… Но завещание он все же озаботился составить?

– За семьдесят как-никак, – сказал Смолин. – Тут начнешь думать и прикидывать…

– Вот, кстати, о завещании. Вы, получается, ему были самым близким другом, если он вам все оставил?

– Ну, может быть, – сказал Смолин.

– А вы знали, что он вам все оставил? До его смерти?

– Понятия не имел.

– Понятия не имели… – медленно повторил майор, строча. – Он в вас, наверное, видел самого надежного человека?

– То есть?

– Ну, я слышал, вы по завещанию должны все распродать и деньги перечислить на «Рапиру»… В «Рапире» говорили, что вы им говорили…

– Совершенно верно, – сказал Смолин.

– Начали уже что-то продавать?

– Да нет, не начинал еще. Дел куча.

– Это он так и в завещании написал? Насчет того, как вам наследством распорядиться?

– Нет. Просто оставил записочку.

– Нотариально не заверенную? Вообще никак юридически не оформленную?

– Ну да, – сказал Смолин. – А какая разница? Я все сделаю, как он и хотел, так что значения не имеет – нотариально заверенное, или, скажем, карандашом на обоях…

– Надежный вы человек, надо полагать, – сказал майор с непонятной интонацией. – Пару месяцев назад вам уже вроде бы при схожих обстоятельствах наследство оставляли? Гражданин Чепурнов, я имею в виду?

Насторожившись еще больше, Смолин ответил неспешно:

– Ну, не совсем при схожих… Чепурнов просто оставил все мне. При условии, что я кое-какую долю отдам его родственникам. Не особенно большую – он с ними был не в лучших отношениях, знаете ли…

– Слышал, слышал, – сказал майор. – Означенные родственники до сих пор в УВД ходят и жалуются, что вы их, как бы это поделикатнее… Ну, одним словом, не все им передали, что покойный завещал.

– Ровно столько, сколько он просил, – сказал Смолин. – Если бы он хотел, чтобы я им отдал гораздо больше, то упомянул бы в завещании, верно?

У него пока не было ощущения, что он оправдывается, но беседа уклонялась куда-то не туда, и это Смолину крайне не нравилось.

– В конце концов, это не мое дело, – сказал майор примирительно. – Они в другие отделы ходят, я просто слышал краем уха… Мол, некий Смолин… – на его лице отразилась искренняя досада, искреннее сожаление. – Точно, Смолин… Вы ж фамилию меняли… А я не подумал, написал на автомате – мол, товарищ Гринберг не был, не привлекался… Вы уж извините душевно, но, еще Смолиным будучи, вы вроде были под судом неоднократно? Да?

Он так простодушно таращился, что Смолин впервые задумался: не высвистеть ли адвоката, не вспомнить ли про «пять-один» Конституции? Точно, подвохи пошли…

– Было дело.

– А точнее можно?