Сыщик

проволоки, блестящие шары чуть поменьше бильярдных на стержнях разной высоты, шестерни поменьше, с тарелку и с чайное блюдечко, пучок электрических проводов, какие-то циферблаты с одной-единственной стрелкой… Причудливое было сооружение и абсолютно непонятное. В одном Бестужев был уверен: – это никак не может оказаться телеспектроскоп Штепанека, он же дальногляд. Достоверно, по косвенным обмолвкам, известно, что он умещается в два чемодана, и у него есть нечто вроде объектива, как у камеры-обскуры или фотоаппарата. По косноязычному описанию Вадецкого, не питавшего склонности к технике: «Два таких ящика, один с объективом, другой со стеклянной стенкой, на которой и появляется изображение…» Нет, это никак не дальногляд…

– Каково? – с оттенком гордости поинтересовалась Илона, подошла к таинственному сооружению и провела пальцем по самой большой шестеренке, чей обод был украшен ограненными стеклянными призмами размером с кулак. – Производит впечатление?

– Пожалуй, – согласился Бестужев, успевший обойти вокруг эту махину, но не приблизившийся оттого к разгадке ни на шаг.

– Тебе не приходилось читать роман Уэльса «Машина времени»? Когда-то он был в большой моде…

– Приходилось, – кивнул Бестужев. – Занятное чтение.

– Так вот, это и есть машина времени. Самая натуральная.

– Ты шутишь?

– Нисколечко, – сказала Илона. – По крайней мере, изобретатель клялся всеми святыми и техническим прогрессом, что создал машину времени, почерпнув идею у мистера Уэльса…

– Так-так… – кивнул Бестужев. – И во сколько тебе это обошлось, если не секрет?

– Примерно в сорок пять тысяч крон, – покаянно призналась Илона. – Ты знаешь, вполне вероятно, он был не обманщиком, не примитивным шарлатаном, а искренне верил, что это будет работать… Он и вправду закончил весьма солидное учебное заведение в Берлине, я потом нанимала сыщика, он все проверил… Действительно, дипломированный инженер-электротехник, издал две книги по своей специальности, даже был профессором в Тюбингене…

«Это не Штепанек, разумеется, – подумал Бестужев. – Штепанека к ней привез Вадецкий всего пару дней назад, он не успел бы за это время смастерить этакое угробище…»

– И ты поверила? – спросил Бестужев со всей возможной деликатностью.

– А как мне было не поверить? – сказала Илона. – В конце концов, сейчас что ни день появляются самые поразительные изобретения, каких лет десять назад и представить было невозможно. Кстати, мой дедушка до сих пор не верит в аэропланы, считает их ловким надувательством для выкачивания денег у простаков – и переубедить его невозможно, а доказать наглядно пока нереально: авиаторы в наших местах еще не появлялись, а ехать самому куда-то, чтобы убедиться… Он категорически отказывается и твердит, что аэропланы – сплошной обман. Одним словом, все, что он говорил, выглядело чертовски убедительно. Он исписывал страницы формулами и цифрами, чертил диковинные схемы… Ученые над ним смеялись – но, с другой стороны, иные светила науки точно так же вышучивали те изобретения, что потом оказались крайне полезными…

– Резонно, – сказал Бестужев.

– Прошлое… – сказала Илона с непередаваемой интонацией, завороженно глядя куда-то вдаль. У меня закружилась голова, и трезвый рассудок отказался служить. Когда я представила, что могу оказаться в прошлом и своими глазами увидеть… Да я бы осталась там навсегда! И не горевала бы об этом столетии нисколечко.

Она настороженно покосилась на Бестужева, явно ожидая, что он начнет вышучивать. Бестужев промолчал, и она облегченно вздохнула.

– И что ты сделала потом? – спросил он.

– А что я могла сделать? – печально сказала Илона. – Судиться с ним, как с вульгарным аферистом, было бы величайшей пошлостью, недостойной Бачораи. А другие методы, – она мечтательно закатила глаза, – в нашем веке считаются предосудительными… Нет, конечно, у меня наверняка хватило бы решимости проткнуть этого горе-изобретателя дедовской саблей, но в двадцатом веке к таким вещам уже относятся не так, как триста лет назад, и я стала бы посмешищем для бульварных газет. А этого никак нельзя было допустить, дело не во мне, а в славной фамилии Бачораи…

– Интересная махина, – сказал Бестужев, чтобы ее приободрить.

– Да уж конечно! – грустно улыбнулась Илона. – Самое смешное, что она и работает… то есть не работает, конечно же, но в действие приводится…

Она подошла к черной эбонитовой доске на стене, уверенно опустила рубильник с деревянной ручкой. Что-то басовито, надрывно загудело, послышался скрежещущий визг (Бестужев хотел из предосторожности отодвинуться подальше, но Илона осталась на месте, и он не рискнул показаться трусом). Гудение усилилось, стало ровным, огромная шестерня колыхнулась и медленно пришла в движение, стала набирать обороты. Одна за другой большие и маленькие шестеренки, дернувшись, начали вращаться, размеренно, плавно, практически бесшумно ходили кривошипы, шары на стержнях двигались вверх-вниз, куски граненого стекла понемногу слились в сплошные сверкающие круги. Кое-где проскакивали короткие фиолетовые искры.

Понемногу все пришло в некий ритм, махина работала неспешно и равномерно, как хороший часовой механизм, без особого шума и дисгармоничного лязга, все вертелось, выдвигалось, опускалось, стрелки на циферблатах, пометавшись поначалу, замерли на определенных делениях.

– Действует, как видишь, – сказала Илона, печально кривя губы в детской почти обиде. – Вот только толку от нее нет никакого, не собирается она ничего и никого во времени перемещать…

– Все равно занятная вещь, – сказал Бестужев. – Я бы у себя в особняке такую поставил, курьеза ради.

– Нет уж, я ее никому не отдам и не продам, – сказала Илона. – Пусть стоит под замком, как памятник моему глупому легковерию. Ключ только у меня, получается, как в сказке о Синей Бороде – запертая комната, хранящая страшную тайну властелина замка.

– Жаль, что мне не удастся увезти из Вены какой-нибудь технический курьез, – сказал Бестужев, видя великолепную возможность повернуть разговор в нужном направлении. – В Петербурге и в Берлине мне повезло. Забавные аппараты попались, совершенно бесполезные, но веселящие гостей…

Илона подняла рубильник. Понемногу останавливались шестеренки, перестали перемещаться вверх- вниз шары, незадачливое детище неведомого изобретателя-шарлатана вновь выглядело мертвым нагромождением железа.

– Ну, делу легко помочь, – сказала Илона самым обыденным тоном. – Вадецкий как раз привез ко мне одного забавного изобретателя, он придумал что-то вроде кинематографа, только это не совсем кинематограф… В одной комнате устанавливается объектив, а в другую по проводам передается изображение того, что там происходит: цветное, четкое… Занятная игрушка, но она мне быстро надоела, скучно стало…

– И куда ты ее дела? – спросил Бестужев, затаив дыхание.

– Я этот аппарат вместе с изобретателем уступила Руди фон Гессеру, – сказала Илона так же обыденно. – Он был у меня, очень заинтересовался, вот я и отдала без всякой жалости, мне самой аппарат надоел…

Насколько мог небрежно Бестужев произнес:

– Любопытно было бы посмотреть. Я очень интересуюсь кинематографом, у меня есть несколько аппаратов…

– Это не совсем кинематограф. Ты видишь в стеклянном ящике все, что происходит в соседней комнате… в общем, там, где установлен объектив…

– Все равно это, должно быть, интересно…

– Да, поначалу. Но прискучит быстро. Если хочешь, я телефонирую Руди, поедешь к нему в гости и сам посмотришь. Я скажу, что ты мой друг, это ведь будет чистая правда…

– И далеко ехать?

– Ну что ты, он сейчас в своем венском особняке.

Ну, наконец-то! Снова обозначился след… и пускаться по нему следовало незамедлительно, потому что весьма опасные конкуренты так и наступали на пятки…