Комбатант

– Очень возможно, что и Лябурб, – сказал Бахметов. – Но писано согласно законам английской фонетики, так что я именно так и читаю. А что, это имеет какое-то принципиальное значение?

– Никакого, – сказал Бестужев торопливо. – Там есть что-нибудь еще?

– Да, конечно. «„Посылка и почтари' в цирке Лабурба». Вот теперь все.

«Никаких загадок, – подумал Бестужев. – Как-то она напала на след похитителей и точно знает, каким образом Штепанека увозят из Австро-Венгрии, не привлекая внимания полиции. А в Париже, естественно, сообщники. Бюро, контора… Интересно. Подобные обозначения скрывают за собой некую организацию: ну, скажем, бюро частного сыска, которое может заниматься чем угодно, не возбуждая подозрений: частные сыщики для того и существуют, чтобы шмыгать с таинственным видом и обнаруживаться в самых неожиданных местах… Или, скажем, контора эта – парижское представительство какой-либо фирмы ее дядюшки-Креза, и в представительстве оном, вполне вероятно, имеются некие люди, обязанные оказывать все мыслимое содействие. Ладно, посмотрим, кто кого. Позиции наши и возможности в Париже куда как крепки…»

Бахметов, потирая руки, взялся за бутылку:

– Ну что же, за успех парижского дела?

– Вот это – охотно, – сказал Бестужев. – А вас, значит, тоже передислоцировали в Париж…

– Ну разумеется. История ведь не кончена. Мало ли какая там понадобится научная консультация… Что ж вы его так… упустили? В руках у вас был…

– Случается… – сказал Бестужев понуро. – Ничего, в Париже сделаю все возможное, и невозможное тоже…

Бахметов лукаво прищурился:

– Алексей Воинович, чистого любопытства ради… Вас тоже уговорили в Специальный комитет?

Бестужев впервые в жизни слышал о Специальном комитете в связи с этим делом – и представления не имел, что это за зверь такой. Но узнать хотелось: штафирка-профессор в такие вещи, изволите ли видеть, посвящен, а от офицера Отдельного корпуса почему-то скрыли…

Естественно, никак нельзя было спрашивать прямо: а о чем это вы, сударь, речь ведете? Ну, в конце концов, жандармом Бестужев был опытным…

С самым спокойным выражением лица, не выказав ни малейшего удивления, он, в свою очередь, спросил непринужденно:

– Судя по слову «тоже», вас самого уже уговорили вступить в Специальный комитет?

– Уговаривали, и настойчиво. Опасаюсь, что уговоры продолжатся, если дело завершится успешно. Но что-то не лежит у меня душа к этому новообразованному учреждению.

– Почему это? – спросил Бестужев с видом крайнего простодушия. – Дело, в конце концов, государственное… Не выпить ли нам еще, по стопочке?

Профессора определенно распирали некие эмоции. И после очередной чарочки, воинственно выставив растрепавшуюся бороду, выпалил:

– Извините-с, Алексей Воинович! Вы вольны поступать как вам вздумается, в жизни никому судьей не был, но что до моей скромной персоны – позвольте уж оставаться в границах давно для себя очерченных моральных принципов. Проще говоря, пачкаться об этот комитет не желаю.

– Отчего же так сурово? – спросил Бестужев, изображая крайнее удивление. – Согласились же вы поехать с нами в Вену для научной, так сказать, поддержки, вот и в Париж едете… Участвуете в поисках, уж не отрицайте, самым активным образом.

– Вот именно! – сварливо сказал Бахметов. – И далее намерен участвовать. Вы совершенно правы – поиски господина инженера Штепанека и покупка у него аппарата – дело и в самом деле, простите уж за скверный каламбур, государственное. Однако, будучи, так сказать, призван в ряды и поставлен под знамена, я не в полной мере себе представлял ситуацию. Не знал всего. Спасибо, нашлись умные люди, объяснили, предложение сделали заманчивейшее, оклад жалованья по Специальному комитету, право же, баснословен…

– За чем же дело стало? – Бестужев осторожно заводил собеседника. – Приличный оклад, государственное дело…

– Можно попросту, Алексей Воинович? Мы же сейчас, я так понимаю, беседуем совершенно приватно… Неужели вы настолько уж циничны? Безбрежно?

– Я? – пожал плечами чуточку сбитый с толку Бестужев. – Ну, не сказал бы… Так, самую чуточку. Все мы, что там лукавить, легким цинизмом отличаемся, да и профессия моя заключается отнюдь не в воспитании благородных девиц из Смольного института. Но вот безбрежным циником, простите, я бы себя ни за что не назвал.

– Хотите сказать, что не дали еще согласия?

– Представьте, не дал, – сказал Бестужев. – Размышляю вот…

– Ах, вот как? Ну, в таком случае примите мои извинения за предположения о безбрежности цинизма вашего… Значит, тоже понимаете, сколь неприглядную роль вам навязывают.

– Вы полагаете, она так уж неприглядна?

– Непригляден в первую очередь сам комитет, – сказал Бахметов, опрокидывая стопку и лениво откусывая уголок рассыпчатого венского печеньица. – На бумаге, да и в глазах общественного мнения выглядит все крайне прилично, я бы даже выразился, благородно и возвышенно. Ибо сопровождается высокопарными словесами о преодолении отставания российского флота, о выводе его в число самых передовых по оснащенности новейшими техническими достижениями… Красиво звучит, я согласен: Специальный комитет по оборудованию военных судов новейшими электротехническими аппаратами… Благороднейшее предприятие! – Судя по размашистым жестам, некоторой сбивчивости в речи и раскрасневшемуся лицу, до прихода к Бестужеву профессор одну бутылочку коньяка уговорил-таки целиком. – Всяк, кто патриотически настроен, рукоплескать должен и испускать восторженные крики! – Он вдруг понурился, подергал бороду. – Алексей Воинович, вы же, как сами рассказывали мне с Аверьяновым, наблюдали действие аппарата… На суше он, согласитесь, совершенно непригоден для войсковых нужд… или пригоден в степени самой крохотной… скажем, при окарауливании крепостей и складов военного имущества, верно?

– Да, пожалуй, – кивнул Бестужев. – Главное я уловил: пока аппарат в прямом смысле слова привязан проводами к источнику электрической энергии, в полевых условиях толку от него нет. Но военные суда как раз и располагают достаточно мощными источниками электричества…

Бахметов воинственно нацелился в него пальцем:

– Вы – кадровый офицер, не морской, правда, но какая разница? Вы что же, всерьез полагаете, что установка телеспектроскопов Штепанека на военных судах даст какое-то преимущество перед старыми добрыми биноклями и подзорными трубами? А?

Бестужев замялся. В конце концов, осторожно подбирая слова, произнес:

– Да нет, особых преимуществ я тут не вижу.

– Выходит, австрияки отказались от аппарата по причине отнюдь не тупости и косности? Наоборот, по здравому рассуждению пришли к выводу, что никаких преимуществ перед биноклями он не дает? Так и в резолюции написали? Я же видел все бумаги… Рассматривая происходящее с этой точки зрения, приходишь к логическому выводу, что наши военные чины как раз и проявили тупость с косностью, ухватившись за аппарат изобретателя, дурные деньги на это выбрасывая… – Он широко ухмыльнулся. – Да нет, Алексей Воинович, я и не думаю оскорблять наших бравых генералов в недостатке ума. Они тут не виноваты, не от них зависит, просто-напросто дальногляды Штепанека на кораблях российского военно-морского флота будет внедрять его императорское высочество, великий князь Алексей Александрович, высочайший шеф оного флота. Совместно с французскими промышленниками, коим будет передан заказ на производство огромной партии, даже какое-то акционерное общество создается – боже упаси, никакого отношения к специальному комитету не имеющее и в каких бы то ни было с ним сношениях не состоящее… Ну а коли уж высочайший шеф военно-морского флота лично сей прожект патронирует, ситуация понятная…

Профессор замолчал и, улыбаясь, стал разливать коньяк. Бестужев искренне надеялся, что его лицо сейчас абсолютно непроницаемо. Хотя потрясение, конечно, получилось приличное – ну вот теперь и