Комбатант

пытками и угрозами. Чересчур велики шансы, что в решающий момент он выкинул бы коленце… Я не считаю себя самым умным человеком на свете. И прекрасно понимал, что сам с аппаратом не справлюсь… а он, принуждаемый силой, мог бы дать неправильные объяснения… Точно, мы договорились. Можно сказать, мы его наняли, чтобы проделать определенную работу, как нанимают поденщика… – Гравашоль не без горечи рассмеялся, трескуче, невесело. – Выгодная работенка, а? За несколько дней безопасной работы с аппаратом получить камушки на сто кусил золотом… Я даже не мог его потом пристукнуть, не расплатившись: он мог бы принести немалую пользу и в дальнейшем со своим аппаратом, что прекрасно понимал, о чем мне и сказал с ухмылочкой… «Вы же не настолько глупы, месье Гравашоль, чтобы резать курицу, несущую золотые яйца?» – передразнил Гравашоль, зло гримасничая. – Короче, он был нанят.

– А дальше?

– Дальше, извините, не знаю, – с горьким юмором сказал Гравашоль. – Лежал связанный, как колбаса, если пользоваться вашим остроумным сравнением. А они толковали в другой комнате. Поскольку он ушел с ними без шума и борьбы, я, скудоумный, делаю вывод, что они договорились, чтоб им всем гореть в аду… Ну конечно, этот прохвост моментально усмотрел всю выгоду новой сделки: с американцами ему совершенно нечего опасаться, он законнейшим образом отправится с ними за океан и будет вести честную жизнь респектабельного буржуа…

– Камешки он вам, разумеется, не вернул? – спросил Бестужев.

– Да вот представьте, как-то запамятовал, – покривился Гравашоль. – Так и ушел с ними в кармане, прощелыга… Господи боже мой, а я-то в простодушии своем полагал, что ученые и прочие интеллектуалы – сплошные бессребреники, занятые в первую очередь высокими идеями… Эта скотина себя вела, словно прожженный биржевой делец…

«Не один ты роковым образом ошибся в оценке ученых мужей, подумал Бестужев. Да, теперь уже окончательно ясно, что с некоторого момента в Штепанеке произошел некий надлом, и он стал совершенно другим. Такое случается, и нередко. Видимо, непризнание и бесприютные странствия его изрядно ожесточили, и он целиком и полностью отдался жажде денег, совершенно не задумываясь о моральной стороне дела. Хладнокровно прикарманил полученный от нас первоначальный платеж, согласился сотрудничать с Гравашолем за горсть камушков… сотрудничать в подготовке покушения на его величество короля Италии… видимо, он полностью уже неразборчив в средствах, его интересует лишь звонкая монета…»

– Ну что же, – сказал Бестужев. – Остались кое-какие мелкие детали, которые тоже лучше обговорить прямо сейчас, не откладывая на будущее…

…Аркадий Михайлович Гартунг, как обычно, выглядел олицетворением вальяжности, невозмутимости и самого искреннего доброжелательства – но временами поглядывал с такой ласковой укоризной, что Бестужев поневоле чувствовал себя нашкодившим кадетом.

– В первую очередь, конечно, вас следует поздравить, – сказал Гартунг. – Схватить неуловимого Гравашоля, за которым столько лет гонялась вся французская полиция… Они все в шоке…

Бестужев пожал плечами:

– По совести говоря, схватили его не мы, он сам, можно так выразиться, достался…

– Но ведь именно вы с инспектором его убежище обнаружили? Он мог и освободиться, не явись вы… Все же, Алексей Воинович, предприятие было рискованнейшее. У вас и в самом деле не нашлось времени уведомить меня… или начальство инспектора де Шамфора?

– Времени не было, – твердо сказал Бестужев. – Нам все равно не успели бы прийти на подмогу. Пришлось рисковать.

– Я рискну предположить, что дело в нашем честолюбивом инспекторе. Вы не знаете парижской обстановки, вам простительно. А уж он-то обязан был знать, сколько телефонов в Париже и сколько быстроходных авто имеется в распоряжении бригады… Но оставим эту тему. Есть дела поважнее. Гравашоль за решеткой – это прекрасно, это обрадует политическую полицию всей Европы… вот только в нашем главном деле, получается, мы не подвинулись ни на шаг?

Бестужев опустил голову:

– Кто же мог ожидать от американцев такой прыти и хватки? Отдаленная провинциальная страна, чье влияние в мировых делах ничтожно…

– Мне приходилось общаться с тамошними уроженцами, – сказал Гартунг. – Эти господа проявляют прямо-таки невероятную прыть и хватку, когда речь идет о деньгах, а уж если о больших… Да, опростоволосились…

– От нас уже ничего не зависело, – поднял голову Бестужев. – Даже если бы мы сразу сообщили наши сведения, любые агенты опоздали бы точно так же, как опоздали мы…

– Совершенно верно. Вас никто и не винит, Алексей Воинович, я имею в виду, так сказать, общую ситуацию… То, что наш инженер казался сребролюбивым и проявил нешуточное умение устраивать свои финансы, не меняет дела. Главное, он в бегах, вернее говоря, нашел новых хозяев, энергичных и в средствах не стесненных. Они все, разумеется, постараются как можно скорее отплыть в Америку… И вы уже ничего не в состоянии предпринять толкового… Ну ничего, я беру дело в свои руки. Хотя положение наше щекотливое. Официально объявлять розыск господина инженера никак нельзя – в этом случае придется открыто признать, что он, собственно, был платным соучастником анархистов, а это его передает в руки французской Фемиды, откуда выручать его будет гораздо труднее. Он, конечно, малый оборотистый и наверняка придумал уже какую-нибудь сказку… Что он может заявить, как по-вашему?

– Ну, это просто… – сказал Бестужев. – Он может упрямо твердить, что ни в какие предосудительные сношения с анархистами не вступал, был ими похищен, запуган, морально пытан… Все мы, кто был в Вене, вынуждены будем подтвердить, что похищение действительно имело место… Письменных договоров с Гравашолем он, понятно, заключать не мог, виданное ли дело – такой договор? Да и бриллианты – если их только при нем найдут – можно объяснить каким-нибудь экстравагантным способом: например, он, не моргнув глазом, заявит, что, убегая от анархистов, случайно прихватил пакет, не зная, что в нем находится… О чем бы ни зашла речь, с обеих сторон будут только слова, прямых, твердых улик нет. Но все равно, нельзя объявлять его розыск официальным путем, тут вы правы…

– Не переживайте так, – сказал Гартунг участливо. – Пришло мое время выходить на сцену. Я здесь давно, связи и знакомства, смею думать, завязал неплохие… Обстряпаем в лучшем виде, простите за вульгарность. Завтра с утра я встречусь… нет, даже не с Ламорисьером, найдется пара-другая добрых знакомых, занимающих гораздо более высокие посты. Ну, а потом и со стариной Ламорисьером обговорим кое-что… Никуда не денутся наши беглецы. Надо будет, конечно, поработать с Гравашолем, чтобы он четко уяснил, о чем следует помалкивать, – но это опять-таки моя забота. Хватит об этом. Все, клянусь, будет завершено успешно… Теперь – о вас. Хорошо, что вы вовремя рассказали о визите к вам Барцева. Они начали за вами форменную охоту… вы, часом, не замечали слежки?

– Заметил, конечно, – сказал Бестужев. – Но быстро от нее избавился.

– Они здесь, голубчик, кишат… А что они собой представляют, вы наверняка имеете полное представление. Возле вашей квартиры уже замечены подозрительные личности. Смелости им не занимать, а крови они не боятся. Выстрел или удар ножом на тихой вечерней улочке, и… Так что возвращаться на прежнюю квартиру вам никак нельзя. Вы там ничего не оставили ценного, того, что стоит забрать?

– Нет, – сказал Бестужев. – Только дурацкий гардероб разгульного волжского купчика, но он для меня ни малейшей ценности не представляет… потому что, я так понимаю, комбинация, о которой вы упоминали мельком, так и не посвятив меня в суть дела, претворяться в жизнь не будет?

– Да где уж в нынешней ситуации. А жаль, изящная была задумка, с серьезными шансами на успех…

– Аркадий Михайлович, – сказал Бестужев. – Может ли Барцев своими разоблачениями нам повредить?

Он, разумеется, рассказал Гартунгу о визите «охотника за провокаторами». Обойдясь без всяких собственных комментариев, практически дословно передал разговор. В том числе и упоминание Барцева о «так называемом господине Гартунге»…