У меня есть свои, — сказала Джейни.
Господи, деньги!.. Придется рассовать их по чемоданам. В Америку как будто нельзя ввозить больше 20 тысяч долларов наличными… Вдруг ее поймают и упекут в тюрьму? У нее подкосились ноги.
— Самолет вылетает в три часа. Нам надо поторопиться.
— Можно мне в туалет?
Пит насмешливо наблюдал, как она по одному затаскивает в туалет свои чемоданы. Заведение было в типичном французском стиле: дыра в цементном полу, только и всего. Хорошо хоть, что там больше никого не оказалось. Трясущимися руками Джейни разделила пачки и спрятала деньги на дне всех четырех чемоданов, снова пересчитав для верности. Все на месте: 100 тысяч новенькими тысячедолларовыми купюрами.
В аэропорт они поехали на такси. В тесноте на заднем сиденье дешевой колымаги Пит проговорил тихим голосом, сдерживая бешенство:
— Ты могла погибнуть. Никто не знал, куда ты девалась. Мать уже собиралась связаться с французской полицией.
— Я в порядке, — отозвалась Джейни утомленно. — Разве я плохо выгляжу?
— Ты выглядишь как… — Что?!
— Полегче с ней! Она еще ребенок, — сказала добросердечная Энн.
— Никакой она уже не ребенок!
— Тебе-то что? — фыркнула Джейни. — К твоей драгоценной жизни это не имеет никакого отношения.
— Зато мать это убьет. Убьет! Она что-то для тебя значит? Ты когда-нибудь думаешь о других или всегда только о себе?
— Тогда ничего ей не говори.
— Боюсь, теперь уже нельзя будет промолчать.
Джейни заплатила таксисту, после чего они почти не разговаривали.
Родители встречали их в аэропорту «Логан». Увидев наряд Джейни и чемоданы, мать негодующе поджала губы. На следующий день она посадила ее в старый красный «олдсмобил» и повезла к врачу.
У нее нашли мононуклеоз[8]. Мать сказала, что это счастье, мог бы обнаружиться сифилис. На обратном пути она вдруг затормозила на обочине.
— Я должна знать, Джейни, — сказала она.
Глядя на мать, Джейни чувствовала, как возвращаются ее детские страхи. Ей казалось, что мать никогда ее не любила; все их разговоры всегда заключались в неодобрительных высказываниях матери на ее счет и в ее попытках защититься. Мать опустила щиток и, глядя в зеркальце, стала красить губы.
— Ты с ним спала? — спросила она.
— С кем?
— Ты такая глупая!
— С кем, мама? Назови имя.
— С этим Рашидом! — Она повернулась к Джейни. — Ведь он преступник!
— Откуда ты знаешь?
— Какая же ты глупая! Как вышло, что у меня такая глупая дочь? Что я делала не так? — Она завела машину и поехала дальше. Но разговор еще не был окончен. — Ты хоть раз вспомнила обо мне и об отце? Все в клубе…
— Отлично! — крикнула Джейни. — Я уеду. Исчезну, провалюсь сквозь землю. Ты меня больше не увидишь. Можешь сделать вид, что меня нет на свете.
— А теперь ты вообще рехнулась.
— Я покончу с собой!
— Не будь идиоткой! — прикрикнула на нее мать, резко сворачивая к дому. — Я всегда знала, что так и будет. Я тебя предупреждала. Мужчины обманывают дурнушек…
— Я была с ним как раз потому, что красивая! — проорала Джейни, выскакивая из машины и громко хлопая дверцей. — Вот чего ты не можешь вынести, мама! Ты не можешь смириться с тем, что перестала быть красивее всех!
Следующие два месяца она пролежала на узкой кроватке в своей старой комнате. Джейни чувствовала себя Алисой в Стране чудес, где все чудесным образом уменьшилось, а она выросла; иногда ей казалось, что она вот-вот взорвется, уничтожив заодно весь дом. Мать записала Джейни в местный колледж, и она, онемевшая от стыда, не посмела протестовать.
Но постепенно к ней вернулись силы. Помогли, наверное, 100 тысяч долларов, спрятанные за кукольным домиком у нее в шкафу. Лежа в ту осень в своей детской комнате, она уговаривала себя, что может отказаться от своего прошлого и начать жить заново. В конце концов, она так молода, всего-то девятнадцать лет, в этом возрасте шрамы заживают, не оставляя следов. Но дурное семя попало в плодородную почву и проросло; возможно даже, оно всегда сидело в Джейни, дожидаясь благоприятных обстоятельств, чтобы дать о себе знать. Семя это жило своей собственной жизнью, увлекая за собой ее.
Через четыре месяца она снова увиделась с Йеном. Она вернулась в Нью-Йорк, жила в арендованной квартире. Как-то вечером там раздался телефонный звонок. Она схватила трубку и услышала незнакомый мужской голос:
— Джейни! Я не верю в свою удачу! Уже несколько дней пытаюсь тебя отыскать…
— Вы кто? — спросила она ледяным тоном.
— Не узнаешь? Догадайся.
— Не могу.
— Йен. Йен Кармайкл. Я в Нью-Йорке.
Они договорились встретиться в баре на углу, рядышком с ее квартирой. Джейни не переставала вспоминать капитана, но когда тот вошел, удивилась, чем он ее привлекал. Ее сердце превратилось в лед. Здесь, вдали от моря, Йен показался ей совершенно заурядным. В безжалостном свете, на который так щедр Нью-Йорк, он мало чем отличался от туриста со Среднего Запада: акриловый свитер, купленные только что на Третьей авеню уродливые кожаные сапоги, которыми он определенно гордился. Они трижды заказывали на двоих текилу; Джейни очень старалась почувствовать к нему то же самое, что чувствовала летом, но тщетно. Тогда его зубы казались ей ослепительно белыми, а теперь — желтыми и щербатыми. Глаза — восхитительные синие глаза, в которые она раньше так вожделенно заглядывала, — оказались посажены слишком близко, чудесные светлые волосы были подстрижены неудачно, привлекая лишнее внимание к крупному носу. Йен объяснил, что приехал в Нью-Йорк на две недели, заказать кое-какое оснащение для «Мамауды», и все повторял, как ему не верится, что они все-таки увиделись. Когда он взял ее за руку, она чуть было не сбежала — так подсказывал инстинкт.
Настал неизбежный момент: Джейни пригласила его к себе. Йен стоя целовал ее у камина, и ей хотелось кричать от неприятного ощущения, когда он лез языком ей в рот. Она так долго ждала этого мгновения… Что с ней произошло? Когда они приступили к любви, Джейни хотела почувствовать страсть, как летом, но ничего не произошло. Когда он занялся с ней оральным сексом, это только раздражало, и она уже хотела, чтобы он быстрее ею овладел, чтобы всему этому пришел конец. Когда он вошел в нее, она даже не удосужилась закрыть глаза, так была безучастна к происходящему. На его вопрос, можно ли кончить, она пробормотала:
— Да, пожалуйста.
Полежав на ней, Йен вздохнул, помотал головой, встал и начал одеваться.
— Ты куда? — спросила Джейни.
— Ухожу, вот и все.
— Я не понимаю…
— Все ты понимаешь. Но я…
— Послушай, Джейни, — проговорил он, надевая через голову свитер, — не признавайся мне больше в любви, потому что это не правда.
— Откуда ты знаешь? Йен сел на край кровати.
— Ты никогда не была в меня влюблена, Джейни. Неужели ты этого не понимаешь? — Она хотела
