Его всегда восхищала способность этого агента строить фразы в донесении — он поражал воображение, и Юрий Дмитриевич иногда ловил себя на том, что побаивается его, как бомбы с часовым механизмом, неизвестно на какой час заведенным.
В кабинета было прохладно (Ниловский любил холод и терпеть не мог жару, оттого прислуга в его доме никогда не заклеивала форточки на зиму) и темно: напольные часы фирмы Бренеля пробили семь, высокий потолок утонул во мраке, а вместе с ним — и полки с редкими книгами, доставшимися еще от отца, героя Балканской кампании, и портьеры темного бархата на окнах, и даже углы стола — все, кроме того, где стояла лампа под китайским абажуром. Стол был покрыт зеленым сукном и вызывал мысли о бильярде. А также о крепком кофе и хорошем вине (графин с бордовым каберне и серебряные стаканчики на подносе, на белоснежной салфетке) — все заранее приготовлено и отрепетировано, как на премьере спектакля: знающий полицейский своих агентов обязан беречь и обхаживать, словно режиссер — капризную примадонну.
До назначенного срока оставалось полчаса. Он потянулся, взял со стеллажа «Цветы зла» Бодлера, лениво перелистал и поставил назад, смахнув с корешка пыль. Пересек комнату, сел за рояль, принялся одной рукой наигрывать Скрябина — в темноте, не зажигая свечей и не глядя на клавиши.
Она появилась вместе с глухим боем часов. Юрий Дмитриевич открыл дверь, принял мокрую шубку, отметив, что женщина подавлена: она прошла через коридор молча, опустив голову и даже не взглянув в зеркало (совсем плохой признак). Ну да ничего, утрясется, уговаривал себя Ниловский. Главное — такт и верный тон в разговоре.
Читал ваши отчеты, — сказал он, усаживаясь подле нее на диван с высокой спинкой. — Весьма недурно, вы молодец. Что будете пить, Софья Павловна? Чай, кофе, шоколад?
— Кофе, если можно, — еле слышно ответила она, глядя прямо перед собой.
— Вы озябли? — Он взял ее тонкие пальцы (они и впрямь были ледяные) в свои, с успокаивающей улыбкой заглянул в глаза, в который раз подивившись их красоте — большие, широко расставленные, вспыхивающие зелеными бликами во мраке гостиной (прелестная женщина, жаль только, досталась не тому). — Может, чего покрепче? Коньячку не желаете?
— Нет. Я и так много пью в последнее время. Постепенно превращаюсь в алкоголичку.
— Что-то случилось? Вас подозревают?
— Не знаю, — проговорила она, высвобождая руку. — Ничего не знаю… Страшно.
Она с мольбой подняла глаза. Каштановые волосы, уложенные в тяжелый узел на затылке, чуть растрепались, и шелковые пряди скользнули вниз, к белой шее.
— Отпустили бы вы меня, Юрий Дмитриевич. Не могу больше, право… Сорвусь, скажу лишнее, и — конец. Погубите вы меня.
Ниловский тайком вздохнул и поднялся, чтобы приготовить кофе на спиртовке. Поставил перед гостьей инкрустированную серебром вазочку с пирожными, на которые та даже не взглянула.
— Зря вы так, голубушка. Мы все делаем дело, полезное для России. Покушение на генерала Трепова благополучно предотвращено — благодаря вам, моя дорогая, вы прекрасно сработали.
— Вы… схватили их?
— Только исполнителя. Студент, девятнадцать лет. Сумасшедший или играет такового. Однако — я уверен — на серьезных людей в Боевой организации, а тем более на тех, кто связан с ними в Думе, он вывести не способен. Это плохо.
Его тон стал жестким.
— Мне необходим Карл. Человек, стоящий во главе «боевки». Тот, кого ваш супруг снабжает деньгами.
— Но вы же знаете, — в отчаянии проговорила женщина, — Вадим никогда не состоял ни в одной партии. Его элементарно запугали. Он не спит по ночам…
— Это частности. Вам известно, чем занимается ваш муж. Он много лет собирал компромат на состоятельных клиентов своего казино, выкупал долговые расписки, не пренебрегал вульгарным шантажом и незаконными финансовыми операциями. А когда нашлись предприимчивые люди, прихватившие его на этом, он предпочел выполнить их требования, лишь бы не попадать в поле зрения властей. Что ж, он сделал свой выбор.
— Он просто испугался…
— Он испугался тюрьмы. А вы испугались того, что останетесь одна, без средств, с вечным клеймом… Вам, Софья Павловна, страх заменил любовь.
Юрий Дмитриевич прошелся по кабинету, заложив руки за спину.
— Не обижайтесь на мой тон — право слово, я уж с вами и так и этак, а вы все свое: отпустите да отпустите. Это же не извозчик: сказал лошади «Тпру!» — и готово. — Он снова вздохнул. — Вы давеча не ответили на мой вопрос: вы чувствуете подозрение к себе?
— С первого момента, — отрешенно ответила гостья. — С самого первого дня. Там ведь умнейшие люди, очень образованные и ученые конспираторы — пожалуй, даже получше ваших… Чему вы улыбнулись?
— Когда?
— Сейчас. Вы будто обрадовались тому, что мне не верят.
Он мысленно поежился: дамочка, сама того не ведая, ударила в точку.
— Вы просто неверно оцениваете обстановку, милейшая Софья Павловна. Подпольщики ощущают, что кто-то в их окружении работает на Департамент, однако их подозрения не имеют в виду никого конкретного. За последнее время провалились два крупных теракта, арестованы четыре боевика, разгромлена лаборатория, где готовили взрывчатку… Конечно, они не могли не насторожиться. Но вам беспокоиться нечего.
— А арестованные? Что они, отказываются говорить?
Ниловский будто не услышал вопроса. Не станешь же объяснять, что из четверки, взятой при подготовке взрыва на конспиративной квартире генерала Курлова, в живых остался только один человек, который сейчас пребывал в психушке под усиленным надзором. Остальные трое были мертвы: двое скончались в застенках, не выдержав пыток, третья, девушка из известной дворянской семьи, покончила с собой в кабинете следователя.
— Мы не стали вербовать вашего мужа, Софья Павловна, потому что — вы правы — товарищи раскусили бы его в два счета. Они используют его как денежный мешок — не более того. Революция, дорогая моя, требует очень больших денег. Поэтому Вадима Никаноровича хоть и подозревают, но не трогают. А вас…
Он сделал паузу. Она подняла бледное лицо, губы приоткрылись, в зеленых глазах плескалось обреченное ожидание.
— Вы слишком женщина, Софья Павловна. Вы вся — вслед за мужем, куда он, туда и вы. Вы не способны жить одна, не способны на собственное мнение. Поэтому — по определению — не способны быть агентом охранки. Так они думают.
— Но я веду себя нервно. Я оглядываюсь по сторонам, когда иду по улице. — И вдруг, без всякого
