перехода, она произнесла: — Можно вас спросить?
— Да, — рассеянно отозвался он.
— «Челнок» — кто это?
Она увидела, как собеседник дернулся, будто от удара током.
— Почему вы спросили?
— У вас на столе я случайно увидела донесение — оно было подписано этим псевдонимом. Он тоже ваш агент? Как и я?
Ниловский встал, давая понять, что аудиенция окончена.
— Есть хорошее правило, милейшая Софья Павловна: знать следует ровно столько, сколько необходимо. Лишняя информация порою сильно сокращает жизнь.
— Жизнь, — горько повторила она. — Лгать, изворачиваться, бесконечно оглядываться, проверяя, нет ли слежки, составлять донесения по ночам… Господи, как ужасно!
Уже подавая женщине шубку в прихожей, он спросил:
— Мне известно, что в этом месяце, к годовщине расстрела демонстрантов на Литейном, Боевая организация запланировала три террористических акта. Два из них благодаря вам были взяты под контроль. А кто намечен третьим?
— Не знаю, — удивилась она. — В моем отчете говорится о двух актах. Кто вам сказал, что их намечено три?
— А разве нет?
Она пожала плечами:
— Вы мне не доверяете?
— Просто уточняю. — Он открыл дверь.
Женщина спустилась по лестнице — он, стоя в дверях, слышал стук ее каблучков. И безмолвно ругал себя за беспечность. Чужое донесение на столе, на зеленом сукне («Милостивый государь! Довожу до Вашего сведения…»). Лист бумаги, исписанный мелким, словно бисер, наклонным почерком — таким пишут обычно эмансипированные дамы или истеричные юные поэты, сочиняющие свободолюбивые оды и доносы на собратьев по перу… Внизу стояла подпись «Челнок». Надо думать, недавняя посетительница, бросив случайный взгляд на стол, обратила внимание сначала на чужой почерк, потом — на чужую подпись. Это был промах. Второй промах Юрий Дмитриевич допустил, когда вышел на лестницу: могли бы и выстрелить сразу, с темной площадки. Или бросить бомбу — в освещенном дверном проеме он представлял отличную мишень… Эх, Софья Павловна, Софья Павловна!
Она знала о готовящемся покушении — третьем по счету. Знала, кто должен был пасть его жертвой. И даже то, что акция была намечена на ближайшие сутки (возможно, на сегодняшний вечер).
Она с трудом вышла из подъезда и встала без сил, прислонившись спиной к стене, глядя на ряд мрачных серых домов, слушая, как большие круглые снежинки опускаются на мостовую и тают в черной воде у каменного причала… Следовало бы поднять повыше воротник и спрятать озябшие ладони в муфточку… Но нет, она дышала полной грудью, подняв бледное лицо к небу и шепча молитву одними губами.
— Вам плохо, барышня?
Какой-то прилично одетый господин в темном клетчатом пальто и английском котелке, с тяжелой тростью осторожно, чтобы не напугать, тронул ее за локоть.
— Простите, что обращаюсь к вам. Мне кажется, вы больны. Вам не нужна помощь?
— Нет, нет, — поспешно ответила она. — Все в порядке.
— Вы уверены? Может быть, кликнуть извозчика?
— Я лучше пройдусь. Извините.
И пошла по набережной, не оглядываясь. Разбитной малый с русым чубом, выбивающимся из-под шапки, в распахнутой душегрейке, проходя мимо (видно, хорошо «посидел» в ближайшем кабачке), подмигнул господину с тростью:
— Хороша, а, ваше сиятельство?
— Кто такая, знаешь?
— Как не знать-с. Супруга Вадима Никаноровича Донцова — у него заведение на Васильевском и две гостиницы на Литейном. Уважаемый человек.
— А жена-то «уважаемого человека» одна по вечерам гуляет… Кажется, она из этого дома вышла?
Парень озадаченно почесал в затылке.
— А ведь верно. Что делать-то, Илья Иванович? Проследить?
— Времени нет. Все на местах?
— Все, — лицо парня сделалось серьезным и сосредоточенным. — Начинаем?
Господин с тростью оглянулся вокруг, профессионально отмечая детали: темное окно дома напротив, свет из полуоткрытой двери трактира, пьяный (по виду мастеровой), мирно посапывающий у порога. Праздная парочка — проходит мимо и брезгливо отворачивается, женщина зажимает хорошенький носик и что-то вполголоса говорит спутнику…
— Ждем, — сказал Илья Иванович. — Если дамочка — агент охранки, то Ниловский должен скоро выйти. Не будет же он до завтра сидеть в квартире.
Юрий Дмитриевич тем временем осторожно прикрыл дверь и повернулся к человеку, напряженно дышавшему у него за спиной. Тот судорожным движением просовывал руки в рукава полковничьей шинели. Ниловский рассмеялся и похлопал собеседника по плечу:
— Не умирайте раньше времени, Губанов. Подумайте: вы могли бы сейчас гнить на каторге, кровью бы харкали на болотах. А так — двадцать шагов, и свобода. Ваш формуляр я сжег на ваших глазах…
— Так-то так, господин полковник, — глаза человека косили от страха. — Только… Вы уверены, что нынче они стрелять не станут?
— Они приурочили теракт к расстрелу демонстрантов на Литейном. Ближайшие дни боевики установят за мной наблюдение — вот тут-то вы и будете необходимы, чтобы их обмануть. — Ниловский внезапно рассердился. — Да что вы мнетесь, уважаемый? Захотели в Сибирь — могу устроить. Не выходя из кабинета. Ну?
Он шагнул к телефонному аппарату в глубине комнаты. Собеседник испуганно схватил его за рукав:
— Нет, нет! Я… Я готов.
Ниловский довольно хмыкнул.
— Давно бы так. Значит, договорились. Выходите из подъезда, под фонарем замедляете шаг, позволяете рассмотреть себя со спины. Напротив трактира будет стоять пролетка, кучер в ней — наш человек, ему даны инструкции отвезти вас на конспиративную квартиру. Там вы будете в безопасности. Переодеваетесь, билет до Вены и деньги у вас в кармане. И — все, голубчик. Можете забыть меня, как страшный сон.
— Не обманете? — спросил тот перекошенным ртом.
— Внимание, он вышел.
Зацокали подковы по мостовой. Пролетка медленно двигалась вдоль набережной, равнодушно минуя каменных львов с занесенными мокрым снегом мордами. Человек в шинели полковника, укутанный шарфом по самый нос — так, что лица не распознать, как нарочно, остановился под фонарем, оглянулся на стук копыт — и получил пулю.
Он по-заячьи завизжал, скособочился и, зажимая рану, прыгнул куда-то в сторону… Парень с русым чубом, выругавшись про себя, снова поднял револьвер, посылая в дергающуюся фигуру пулю за пулей, пока та не затихла посреди мостовой. Двое тут же подскочили к трупу. Илья Иванович нетерпеливо перевернул тело на спину, сорвал фуражку и шарф, глянул в мертвые зрачки, в которых навсегда поселился суеверный ужас. И проговорил:
— Это не он.
Двое боевиков смотрели друг на друга, еще не желая верить в провал операции, еще надеясь на чудо…
Улица, до того момента сонная и тихая, вдруг ожила. Раздались полицейские свистки, праздная пара — мужчина и женщина — с пугающей быстротой выхватили револьверы, внезапно оживший «пьяница»
