над ним, рванул за мокрый ворот шинели и брезгливо отдернул руку. Несколько секунд немец постоял над убитым, не зная, что сделать еще, и озлобленно пнул сапогом противогазную сумку на бруствере. Из сумки выпали кусок черствого хлеба, несколько обойм с патронами и потрепанная старая книжка в черной обложке – «Жизнь Бенвенуто Челлини, флорентийца, написанная им самим». Отброшенная в стерню, она раскрылась, и утренний ветер, который уже начал разгонять туман, потихоньку ворошил ее зачитанные страницы…
15
Услышав далекую, знакомую по темпу очередь немецкого пулемета, Карпенко рванул дверь сторожки и зычным голосом, способным поднять полк, крикнул:
– В ружье!
Глечик и Свист, щуря заспанные глаза, бросились к двери. Свист спросонья никак не мог попасть в рукав шинели и так выскочил из сторожки, недоуменно оглядываясь вокруг. Овсеев, побледнев, сноровисто прыгнул в траншею и притаился в ячейке. Карпенко тоже занял свое укрытие и, заряжая пулемет, залязгал затвором.
С минуту они сидели не шелохнувшись, боясь потревожить тишину. Ждали. Но нигде никого не было. Тогда тревога постепенно улеглась. Бойцы осмотрелись, стали совещаться. Карпенко, вспомнив об исчезновении Пшеничного, громко и зло выругался:
– Где же Пшеничный, собачье рыло? Что это такое?
Свист и Овсеев, впервые услыхавшие об исчезновении Пшеничного, в недоумении смотрели на старшину. Это событие неприятно поразило их, но нужно было следить за дорогой, ибо, судя по всему, там произошло что-то недоброе.
Припав грудью к брустверу окопа, старшина напряженно всматривался в туман и зло думал о Пшеничном, о недотепе Фишере, молча сидевшем в поле и не подававшем никаких признаков жизни, и об ожидавшей их неизвестности. Карпенко не сомневался, что в деревне немцы. Он только не знал, когда они наконец покажутся из тумана, и боялся, что Фишер не дай бог задремлет, попадет к ним в руки. На какое- нибудь сопротивление этого незадачливого бойца командир не надеялся…
Через некоторое время здесь, на переезде, услышали далекое тарахтение мотоциклов. Карпенко глянул на Свиста, который, беспечно высунувшись из окопа, осматривал дорогу, на Овсеева, низко пригнувшегося к брустверу, и тоже впился взглядом в даль. Глечика, окоп которого находился за углом сторожки, отсюда не было видно. Старшина властно скомандовал:
– Внимание! Замри!
Сам он припал к прикладу «дегтяря», хищно сомкнул над переносицей широкие брови и напряженно сжался. И в ту же минуту все явственно услышали, как на взгорке прогремели редкие одиночные выстрелы, и увидели выползшие из тумана мотоциклы.
– Зачем? Зачем? – не понимая, почему не спасается Фишер, в отчаянии закричал старшина. – Эх ты, раз-зи…
Он не закончил. Выстрелы стихли, а мотоциклы в тумане продолжали двигаться дальше. Карпенко ждал, что Фишер вот-вот выскочит в ложбинку. Потом старшина стал думать, что боец решил затаиться, пропустить немцев. Но вскоре снова раздался одиночный выстрел, который, видимо, задержал всю колонну мотоциклистов. Старшина удивился, ничего не понимая, и вдруг застыл, пораженный необычной стычкой, завязавшейся в поле у двух коренастых берез. Он в недоумении прислушивался, ожидая, что же будет дальше. Из этого оцепенения его вывело злое восклицание Свиста:
– Ах вы, собаки! Я ж вам влеплю!
Он схватился за свое противотанковое ружье. Но до немцев было еще далеко, и старшина свирепо закричал:
– Стой! Я тебе влеплю!
Бронебойщик недовольно оглянулся, но стрелять не стал. Не прошло и минуты, как у берез выплыли из тумана два бронетранспортера. Они остановились возле переднего мотоцикла, почему-то постояли и потом медленно, с очевидной опаской стали спускаться вниз по дороге. За ними двинулись мотоциклы.
Уже совсем стало светло. Сквозь разорванный ветром туман в небе показались клочья темных облаков, кое-где между ними сиротливо проступала голубизна неба.
Старшину больше всего обеспокоили бронетранспортеры. Чтобы ударить наверняка, нужно было подпустить их как можно ближе, и Карпенко заранее наметил этот рубеж на дороге – мостик шагах в двухстах от переезда.
– Свист! – крикнул он бронебойщику. – Начнешь с заднего. Слышь?
– Будь спок! – коротко отозвался Свист, наводя на машины длинный ствол ПТР.
Теперь все решали выдержка, стойкость. Озабоченный Карпенко уже не наблюдал за бойцами и не видел, как одиноко ссутулился за углом сторожки молоденький Глечик, как настороженно притаился за бруствером Овсеев, как в напряженной позе застыл Свист. Перебегая в траншею, он, видно, где-то потерял свою пилотку и теперь зябко втягивал в плечи голову с торчащими во все стороны нестрижеными льняными вихрами.
Передний транспортер еще не достиг мостика, когда из него вдруг неожиданно и глухо вырвалось «бу- бу-бу-бу…», и сразу же на железной дороге, бруствере, на крыше сторожки и еще где-то сзади, с бешеной лютостью разбрасывая землю и щепки, пробарабанила очередь разрывных крупнокалиберных пуль. Карпенко вздрогнул, когда на его щеку плюхнуло грязью, но вытирать щеку было уже некогда. Подумав, что немцы, вероятно, заметили их, старшина старательно прицелился и дал первую длинную очередь.
Сквозь грохот пулеметной очереди он различил рядом звонкий выстрел ПТР и увидел, как на броне передней машины блеснула искра. Транспортер метнулся в сторону, ткнулся передними колесами в канаву и стал. Второй транспортер выскочил вперед. И снова рядом, больно отдавшись в ушах, грохнул выстрел Свиста. Машина, сбавляя скорость, медленно остановилась. Мотоциклы завертелись на дороге, словно потревоженные водяные жуки, беспорядочно застучали немецкие пулеметы, и короткий, стремительный свист пуль снова рассек воздух над переездом.
Карпенко хотел крикнуть Свисту, чтобы тот скорей добивал транспортеры, но боялся оторваться от пулемета, стараясь использовать момент замешательства и не дать мотоциклистам возможности спрятаться за броню.
Железной хваткой сжав пулемет, Карпенко бил по врагам злыми короткими очередями и, кажется, сделал свое. Спустя несколько минут два мотоцикла уже валялись в придорожной канаве, перевернувшись вверх колесами, один застыл на середине, брошенный водителем. Только задний успел развернуться и помчался вверх по дороге. Карпенко дал ему вслед несколько очередей, однако фашистскому мотоциклисту удалось вырваться из-под огня и выскочить на взгорок.
Положив пулемет на бруствер, старшина глянул в ложбину. Транспортер на дороге горел, охваченный мигающими языками пламени, расстилая над полем хвост черного дыма. Второй стоял в канаве, задрав на обочину длинный пятнистый ящик кузова, чем-то напоминающий гроб, а вдоль канавы один за другим удирали к березам шесть немцев.
Старшина снова схватил пулемет, но в диске уже кончились патроны. Меняя диск, Карпенко оглянулся на бойцов. Витька Свист торопливо бил зажигательными пулями, стараясь поджечь второй транспортер. С оживленным, даже каким-то вдохновенным лицом высунулся из окопа Овсеев, а за углом поклеванной пулями сторожки часто и, казалось, как-то даже весело била и била винтовка Глечика. Карпенко, не сдержав радости, закричал:
– Огня, огня давай! Бей! Овсеев, ядреный корень! Жги гадов!
И они стреляли по ложбине, по бегущим на взгорке, пока уцелевшие гитлеровцы не скрылись за березами. На дороге, в канавах, у транспортеров распластались неподвижные тела. Одна подбитая машина горела дымным, колеблющимся на ветру пламенем.
Бойцы поняли, что первую атаку отбили, победили, и огромная радость охватила всех. Свист залихватски выругался, осмотрелся и с задорным выражением на веселом своенравном лице подошел к Карпенко. Радостно и сдержанно улыбался в своей ячейке Овсеев, где-то за сторожкой явно неохотно прекратил стрельбу Глечик.
– Витька – молодец, дай пять, – сказал Карпенко и, крепко сжав, встряхнул руку бронебойщика. А тот, сияя радостью на курносом лице, объяснял:
