Восхищенно замерев перед этой ледяной абстракцией, Рогов не замечал ни усиливающегося ветра, ни глухо гудящего в отдалении леса. Ежели бы теперь внезапно расчистилось небо и проступила ясная темно- синяя твердь, звезды, отрастающий ноготь месяца – это как нельзя больше соответствовало бы внезапной и ослепительной ясности в его душе. Но ничего подобного не произошло – природа не терпит спецэффектов.
Анна с небольшим рюкзаком за плечами ждала его у крыльца, ежась и притоптывая, пристукивая сапогом о сапог. На кончике носа у нее блестела капля: холодно, товарищи, холодно!
– Ты б еще подольше! – шепотом крикнула она. – Кто-нибудь видел?
– Дневальный только… – О случае с Николкой Рогов умолчал.
– Ну, дневальный у вас сегодня тупой, – спокойно сказала Анна. – Ладно, пошли. – И быстро пошла к лесу. Рогов еле поспевал за ней.
– Мы куда? – спросил он, когда они подошли к первым деревьям.
– Выведу тебя. Убьют тебя наши, больно ты прям для них.
Рогов чувствовал одновременно и безумное облегчение, и почти невыносимое презрение к себе: только что ему открылась высшая, истинная жизнь – и он оказался так позорно не готов к ней! Но ничего, у него будет еще время охладеть к земным соблазнам и вернуться сюда.
– Скажи, – спросил он, – не знаешь ли ты кого здесь по фамилии Скалдин?
– Откуда мне знать. – Она не обернулась, уверенно и быстро идя между высоких стволов. – Мы по именам общаемся, имена сами себе даем. Я тоже не всю жизнь Анной была.
– А давно ты тут?
– Шестой сезон. Как аборт сделала, мне сказали, что детей уж не будет. Я жить не хотела. Константин встретил, привез. Ох же, думаю, и дура была! Жизнь-то вона где. Я и не видела жизни-то. Константин хитро меня взял – утешать не стал. Хочешь вешаться – вешайся, говорит, но что ж добру пропадать. Пусть хоть люди посмотрят. Ну и привез сюда, а там втянулась.
– Постой, – не понял Рогов. – Ты где с ним встретилась?
– А в Омске. Его у нас многие знают. У него вся милиция, все газеты – свои, везде дружки. Не то б давно сюда ментов навели или телевизионщики понаехали. А нам зачем? Тутошняя жизнь не для всякого.
– Так он что, в городе живет? – Рогов даже остановился.
– А что такого? – Она посмотрела на него через плечо. – Мы все в городах живем, сюда на сезоны выезжаем. С июля по сентябрь: раньше – гнус, клещ, дальше – холодно. Ты в тайге поживи без электричества, зимой-то.
– Жили же люди…
– Ну да. Агафья Лыкова. Она пусть и живет, мы не староверы.
– Это да, – усмехнулся Рогов. – Вы новые.
– К нам отовсюду приезжают, – гордо продолжала она. – Только с Москвы еще не было. Ну, не всем и говорят, не всех и берут… А тебя я приманила. Слыхал, как я на поляну тебя вывела?
– Слыхал шепот какой-то.
– Так я ж и шептала. Я в тот день деревья метила – гляжу, мальчик хорошенький. Думаю, дай приманю, побалуюсь напоследок. Скоро в город, кому я в городе нужная? Скучные все. И наши все – сам видел, какие, с ними не разбалуешься. Один Пашка безносый туда-сюда… Сам попросил ноздри ему порвать. Да у нас почти каждый сам себе назначает. Алеша вот опозорился вчера: сам же предложил палец рубить. Никто его силком не тащил. Смысла захотелось. Смысл – он-то не для всякого…
– Стоп, стоп. – Рогов снова остановился по вечной своей неспособности соображать на ходу. – Так что ж, это поселение… не с сороковых тут?
– Не, поселение с сороковых. Большая, знатная секта была. Как раз староверы. Строго жили, себя блюли. С коммуняками – ни-ни, все сами по себе. Хозяйство было: коровы, козы… Потом раскол у них случился. Что это, я не знаю, всегда так бывает, – она подняла к нему лицо и требовательно уставилась смородинным глазом, – как кто отколется от основного, так тут же и внутри себя раскалываться начинает? Это, наверное, самая радость – раскалываться-то; кто раз попробовал, тот уж не то что с другой компанией, а и с человеком не уживется. Константин их расколол. Закон их ему не понравился. Грубо живете, говорит. Ну и ушел со своими, рядом построился. Те потом к людям вернулись, а Константин стал из города людей набирать. Многие ездили, да не все выдерживали. Постепенно костяк подобрался – человек шестьдесят; иной и по три сезона не ездит, как вот Василий, а потом опять потянет сюда – ну, он и снова к нам. Всех тянет. Я уж и не знаю, куда б делась, если бы не Костино.
– Костино? – переспросил он.
– Ну да, Костино. Сам Константин так назвал, в свою честь. Он же закон-то открыл.
– А Чистое?
– Чистое – это деревня тут, тупорылая, – засмеялась Анна. – Боятся они нас. Три тут деревни: Белое, Голое да Чистое. Про Голое – верно, а две другие – такое все черное, такое грязное… Как живут люди – не поймешь. Зачем живут, для чего живут…
– Скажи, – протянул Рогов, до которого доходило медленно: слишком много полных поворотов кругом за один день, – так Константин не сидел при Сталине?
– Ну откуда ему было сидеть. Он у староверов вырос, не воевал даже. Тут в Камышинском боялись их трогать, в военкомате-то районном. Они своих не выдавали, ну, их и не трогали. Не то б пожгли тут все – я тебе говорю, суровая же секта была.
Она замолчала. Минут десять шли молча, продираясь через бурелом; признаков жилья не было. Рогов всерьез перепугался – Анна говорила непонятные, всю его стройную систему перевернувшие вещи. Вдруг она безумна? Путешествие с сумасшедшим из старого его сна повторялось который уж раз за сутки.
