вселения Ятя, напоминала нечто сказочное, чуть ли не из Афанасьева: поразителен был мгновенный перенос фольклорных представлений на государственную жизнь. Изначальная установка была загадочна: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. Все выходило по грэмовскому рассказу: не успел Ять прийти в родной город после долгих странствий, как должен снова уйти, двинуться по кругу, найти волшебный клубок, по нему прийти в Петроградский совет, там усыпить дракона, умилостивить пса, расположить к себе стальной замок, добраться до Председателя (Кашей Бессменный: скелет, корона), от него получить перо лебединое, куда поплывет – туда пойти; поплывет в совет районный, где надо дунуть, плюнуть, подковать блоху, грянуться оземь, обернуться кисою, доказав тем самым столь ценимую новой властью способность к превращениям, – тогда председатель районного совета обернется мышью; председателя Петроградского совета изловить, тут он прямо в кошачьих лапах закычет зегзицею, а ты должен обратиться в коршуна, после чего, уже в твоих когтях, он сделается орехом, а ты белкою, и тогда, утомленный цепочкой превращений, довольно отдуваясь, выдаст он тебе предписание, а такожде лук со стрелами. Стрела упадет во дворе дома одиннадцать по Петроградской стороне, а там уже стоит товарищ Матухин в кожаном картузе; как стрела попадет ему в картуз, так он обернется серым волком, и ты на нем въедешь в квартиру тринадцать, дом семь, – после чего нынешние ее обитатели тотчас скатаются пыльными шариками, вернувшись в привычное свое состояние, только столяр, сопротивляясь дольше других, убежит огромным тараканом, рыжими усищами шевеля.
– Ну? – грозно спросил Матухин. – Что смешного нашел?
– Тебя, – беззлобно сказал Ять, повернулся спиной к представителю власти и, пошатываясь от смеха и слабости, пошел со двора. Темнело, и в густеющей синеве все ясней, становилась сказочность происходящего. Разумеется, ничего подобного нет и быть не может. И конечно, я не пойду ни в какой Петроградский совет. Я обожаю преодолевать препятствия, но лишь тогда, когда воздвигаю их себе сам, – я готов грянуться оземь и обернуться кем угодно, но не по твоему мановению, товарищ Матухин. Слава Богу, мне есть еще куда пойти, – и разрази меня гром, если я хоть на миг допускаю, что над этим моим прибежищем властна хоть какая-нибудь из властей.
– Давно поджидаю, – сказал Клингенмайер. – Присесть прошу. Представьте, сегодня гадал по книге Тиволиуса, и смотрите, какой катрен открылся: я предпочитаю соловьевский перевод, хотя орловский, говорят, точней: «Гвоздь, молоток, кремень, сова, дворовый волк попрал права, вернулся друг, глава как снег, готовы пища и ночлег». Нет, что вы ни говорите, а Тиволиус превосходит Нострадамуса настолько же, насколько гадатель превосходит историка. Я только не совсем понимаю, что бы значило «дворовый волк попрал права»…
– Это самое точное, – кивнул Ять. – Я потом расскажу вам.
– Конечно, конечно.
– Мне, напротив, непонятно про «гвоздь, молоток, кремень, сову»…
– Это просто. Первая строка каждого катрена определяет не события, а, если угодно, главные элементы, духовную атмосферу происходящего. Кремень – вероятно, вы, сова – я в своем затворничестве, а гвоздь с молотком… ну, это вещь очевидная.
– Очевидная.
Ять блаженствовал в кресле за хрупким деревянным столиком. Клингенмайер священнодействовал с отварами и настоями, горели свечи, потрескивало пламя в маленьком камине. Какое счастье, что Клингенмайер был в лавке, а не на квартире! Как вовремя всегда был открыт его таинственный магазин! Собачьим чутьем Ять нашел место, где будет ему ночлег, где будут ему рады, – и сразу лишился сил, словно достиг наконец цели долгого пути.
– Расскажите, Фридрих Иванович, что тут без меня делалось.
– Ничего не делалось, Ять, в том-то и страх. Все выжидают, а первым никто не бросится; но чем дольше ожидание, тем ужасней может получиться потом.
– А про Елагинскую коммуну что-нибудь слышали?
– Как не слышать, ее тут закрыть хотели, но пока не вышло. К ним многие ходят, там чуть не клуб… Ну, раскол – это еще при вас.
– При мне.
– Пейте чай, это бомбейский, мне позавчера прислали.
– Так почта действует?
– Не всякая, – уклончиво ответил Клингенмайер. – Правительство переехало, столица теперь в Москве – к этому, впрочем, триста лет уже шло. К чему азиатской стране европейская столица? Наилучшим вариантом было бы разделение, и до этого еще может дойти: когда не могут поделить власть, надо делить страну. Подобный путь предложил Грозный – возьмите опричнину; но у этих вряд ли хватит ума… Петроград теперь ничей, совершенно ничей. Но так ведь, согласитесь, и интересней – только в паузах стоит жить; перелома я ожидаю не раньше мая. Скажите лучше, где были вы.
– Я – в Крыму, там интересно… было, – добавил Ять, с наслаждением отпивая большой глоток крепчайшего чая, слабо пахнущего таинственными пряностями, цветами, джунглями. – Теперь немцы, и вряд ли что-то осталось от всего этого двухмесячного карнавала. Четыре власти поменялись, потом началась кровь… а теперь, вероятно, орднунг.
– На юге всегда все быстрей, – подтвердил Клингенмайер.
– Кстати! – Ять порылся в кармане и извлек альмекский сувенир от Зуева. – Вот ведь: так и протаскал с собой все время. Не хотите в коллекцию? Клингенмайер хищно схватил дудочку.
– Откуда это у вас?
– Подарил один специалист по древней истории Крыма. Что, редкость? Клингенмайер поднял глаза на Ятя.
– Думаю, вы не представляете истинной ценности этой вещи.
– Очень может быть, – легкомысленно кивнул Ять. – Но обмен в любом случае получился равноценный.
– Что вы дали за это? Собиратель был подозрительно серьезен.
– Случилось так, что моя невеста уехала с ним.
