полную чушь, и, если бы Льговский не успел вклиниться в паузу (Борисоглебский закашлялся), собрание завершилось бы фарсом. Но он усадил старика, поблагодарил его за присутствие на открытии коммуны и пригласил Барцева прочесть несколько стихотворений. Следом за Барцевым читал Мельников – что-то о степях, и столь же невыносимо нудное, как сами эти степи. Футуризм на поверку оказывался еще скучней архаизма.
Положение спас Корабельников. Говорил он просто и несколько даже дурашливо, а читал великолепно, без всякого актерства, но с куда большим, чем у лучшего актера, богатством интонаций и смыслов. Эти стихи хотелось произносить вслух – так естественна и заразительна была их интонация, – и никаких непонятностей, неловкостей, режущих глаз, при авторском чтении не замечалось. Тихие мальчики и девочки, заполнившие столовую, смотрели на Корабельникова влюбленно. Чарнолуский подался вперед и слушал, не забывая картинно протирать пенсне: прослезиться иногда тоже было принято в большевистской среде. Последним припасенным блюдом был слабый чай, но зато с настоящими конфетами, которые как раз и таились в таинственных комиссарских ящиках. Где они реквизированы – Ять старался не думать. Конфеты были прежние, подлинные, того незабвенного вкуса, который внушал счастье и будил мысль.
«Скучной книгой была бы моя жизнь, – думал Ять, возвращаясь по мосту. – Скучной и двухцветной, как этот пейзаж: всё разговоры и разговоры… Но я, может быть, затем и послан, чтобы проследить, когда и почему разговоры оборачиваются делами. Я не скучал, нет».
Очень может быть, что они правы, думал он далее. И правы не в абсурдных своих тезисах, которые у каждого свои, – правы они в своей молодости, в азарте, в желании строить, менять и просвещать… Но что мешает мне принять их и быть с ними? Неужели я большую симпатию чувствую к Хмелеву? Да Боже упаси: умный, но вздорный, потерявший себя старик. Или мне нравится Алексеев? Не настолько, чтобы забыть о его жидоборстве, пусть и вполне метафизического свойства. Нет, по всем статьям крестовцы милей, но одно в них непереносимо – вот эти заискиванья: «Александр Владимирович, скажите им… Александр Владимирович, опирайтесь на нас…» Все было бы хорошо, кабы они при этом расходились с властью, – и ведь рано или поздно непременно разойдутся, но сначала успеют победить. И этого я боюсь больше всего.
Проходя мимо Елагина острова, он заметил свет в окнах дворца, и его потянуло зайти. Дело было не в Ашхарумовой – он тотчас же с пристрастием допросил себя, не к ней ли направляется, и ответил, что не к ней.
–А, Ять, – с равнодушной любезностью встретил его Ловецкий. – Рады, рады. У нас тут знаете что?
– Неужели опять раскол?
– Да нет, – Ловецкий махнул рукой. – Хватит. Мы теперь о другом думаем: бред это, насчет издательства, – или стоит попробовать? Все-таки дело, может, хоть молодежь почитает… переводчикам работы дадут…
– Ну, и что решили?
– Хламиду позвали. Я думал, вы на него и пришли.
– Нет, я ничего не знал, – Ять избегал пока рассказывать, откуда он пришел сюда, но подивился собственной способности попадать прямо в водоворот событий.
– Вон вы как. Будто на заказ. Ну, останьтесь, послушайте.
– А что ж он так поздно-то? Одиннадцатый час!
– Заняты-с, – шепнул Ловецкий. – Весь день из Смольного в «Новую жизнь» бегает и обратно. Показывает: не очень я храбро-то? Годится? Ну, тогда я и дальше в том же Духе…
– Не любите вы его, – констатировал Ять.
– Надоел он мне хуже горькой редьки, – признался Ловецкий. – Моя бы воля – никогда бы его не позвал. Но Долгушов с ним хорош – Хламида в позапрошлом году словарь затевал, ничего, конечно, не вышло, но планы были вселенские. Он говорит, что человек приличный и, как все интеллигенты в первом поколении, ужасно в культуру влюблен.
Ять дал себе слово не заходить к Казарину, но Ашхарумова – в простом сером платье и вязаной толстой шали – сама подошла к нему, появившись откуда-то из тени:
– Слушайте, вам обязательно будет интересно! Мы тут новых людей не видим, а здесь я всем уже рассказала. Я нашла подземный ход. Ять слышал легенду о подземных ходах из дворца, но никогда не принимал ее всерьез.
– Откуда и куда?
– Из кухни, а куда – сама еще не знаю. В книжках все подземные ходы обязательно из кухонь или винных погребов. Потянешь за одну, самую древнюю бутылку – и открывается лаз. А тут никакого лаза. Я дежурила и нашла в углу треснувшую плиту. Отковыряла кусок, а внизу темень, подвал… Только первую ступеньку видно. Из наших никто не хочет идти смотреть, у них другие дела – всё насчет издательства. А по-моему, подземный ход гораздо интереснее.
– Если хотите, – не удержался Ять, – я вам эту плиту сворочу, но лезть вниз не советую. Сырость, да и обвалиться может в любой момент…
– Но хоть посмотрим, – умоляюще сказала она. – Я никак не могу уговорить Славу, а с вами он пойдет.
Да, подумал Ять, только Славы мне и недоставало.
– Вы пришли Хламиду послушать? – спросила Ашхарумова
– Да я случайно зашел, дался вам всем этот Хламида… Что он вам нового скажет? Я от крестовцев иду, от раскольников ваших.
– Ой, как интересно! – Она засмеялась и потащила его за собой. – Пойдемте, расскажете Славе. Он что-то хандрит.
– Не буду я ничего рассказывать, – уперся Ять. – Я сам ничего еще не понял.
– Но они очень на нас злы? На тебя-то им чего злиться, подумал он.
– Нет, мне кажется, они просто отбросили все прежнее. Их гораздо больше интересует будущее.
