сего взорвались три дома на окраине Воронежа, враг не собирался ограничиваться Москвой.
А куда я ее везу, в лейке, с новым для нее и непонятным ей человеком? Где гарантия, что мы вообще долетим? Никакой гарантии, одна радость, что мы будем вместе. А как мы до этого жили врозь, обмениваясь редкими звонками и письмами? Последний раз я ездила к бабушке прошлым летом, и то ненадолго. Никаким эвакуатором еще и не пахло, да и никаким концом света тоже. Впрочем, пахло, только в Брянске этот запах, преследовавший меня в Москве, никогда не чувствовался. Его забивал запах антоновки в погребе, левкоев, маков и табака во дворе, сухих трав на кухне. Мой дом был тут с самого начала. Когда сюда приходили родители, они, казалось, были чужими, рушили то, что было между мной и бабушкой. Они вносили сюда веянье мира, в котором мне никогда не было хорошо. Меня у бабушки любили все – кот, дом, соседи, – и не за то, что я внучка: прав эвакуатор, никакое родство ни к кому не располагает само по себе. Не в нем дело. Просто я была отсюда, из этого древнего полуязыческого мира, в котором все договаривались с кадкой, землей, забором, погодой – жили в непрерывном дружественном сговоре, а как этот сговор разрушился, так и появилось предчувствие беды. У бабушки мне всегда было спокойно, больше чем спокойно – с ее миром я могла договориться. Пошепчешь, и пройдет. Попросишь, и дастся. У русских была какая-то своя вера, но они ее предали, и брошенный ими маленький Бог, не держащий на них зла, теперь страшно ограничен в возможностях: он может помочь только от сих до сих. Мы отдали себя во власть иных, чуждых божеств, с которыми договариваться бесполезно. Теперь они нас уничтожают, а тихие, малые боги наших лесов и болот следят за этим с беспомощным ужасом. Но по крайней мере бабушку, богиню брянской окраины, я отсюда вытащу.
Оставалось четыре дня. Мужа она решила предупреждать в последний момент – свекровь, естественно, упрется, но тут уж как-нибудь. Оставалось два места, но о них Катька предпочитала не думать. Подруга Лида? – я здесь-то через два часа не знаю, о чем с ней говорить. Посмотрим. В крайнем случае схватим первых попавшихся. Она до такой степени была поглощена этим противоестественным отбором, что уже почти не думала о том, врет Игорь или нет, взлетит или не взлетит его лейка – последний шанс есть последний шанс, и о нем лучше не задумываться. Все вокруг доказывало, что другого спасения ждать не из кого: недвижимость в Москве стремительно упала в цене, билеты за границу раскупили на полгода вперед, поезда брали штурмом, срок ультиматума истекал, а Шамиль ежедневно слал письма, нигде не публиковавшиеся, но вполне доступные в сети: до гибели вавилонской блудницы осталось шесть… пять… четыре дня, и воинам великого джихада смешна самонадеянность беглецов: клеймо свое они уносят на себе.
Надо было ехать в Брянск. У Катьки не было надежды взять билет на поезд – с Киевского вокзала беспрерывно отходили автобусы: рейсовые отправляли междугородними маршрутами. Единственным городским транспортом остался троллейбус: метро закрылось во избежание массовой гибели пассажиров в час пик. Доехать до Брянска в автобусе киевского направления стоило порядка полутора тысяч – цена фантастическая, но и она росла с каждым днем. Мужу Катька ничего не объясняла.
– Переждите как-нибудь с Подушей. Я послезавтра вернусь совершенно точно. Бабушке надо помочь.
– Никуда ты не поедешь, – вяло сказал Сереженька.
– Сережа, я поеду. Я не знаю, как она там.
– Кать, сейчас не то время. Ты не можешь… ну что это такое, в конце концов! Мы должны думать, куда из города бежать…
– Сережа, – сказала Катька абсолютно спокойно. Она умела с ним быть спокойной, всегда чувствуя свою силу на фоне его слабости. – Я тебе говорю совершенно точно: через пять дней мы все уедем отсюда.
– Кто нас увезет?
– Работа моя увезет. «Офис» принадлежит «Дельте», она увозит всех сотрудников с семьями. Здесь у меня совершенно твердая гарантия, можешь не сомневаться.
– А мать мою кто возьмет?
– И мать я возьму.
– И куда?
– Понятия не имею. Нам ничего не говорят. Я знаю только, что мы уедем. Пойми, я не могу бросить бабушку просто так. Она меня вырастила, я ее, может, не увижу больше никогда…
– И что мне думать, если тебя не будет послезавтра?
– Я в любом случае буду все время звонить.
Надо было увидеться с Игорем – без этого она уже не могла, он один вселял в нее уверенность и надежду, да и надо же было рассказать ему насчет бабушки, чтобы хоть не сходил с ума, когда она уедет в Брянск. Мобильная связь работает все хуже, вдруг я оттуда не сумею с ним связаться… Игорь ждал ее возле ВДНХ. Выглядел он неважно, бледно, а главное – она никогда еще не видела его таким неуверенным.
– У тебя чего-нибудь не так?
– Нет, все так. Связи только давно не было, – сказал он, гладя Катьку по голове.
– Ну и что это может значить?
– Да все, что угодно. Может, уже началась большая эвакуация, наши берут ваших, хлопоты, размещение… В Штатах – слыхала? Ждут, что воду отравят. В Чикаго вон отравили уже.
– Ваших там много?
– Да как везде. Я же всю сеть не знаю. Но что связи нет – это погано. Я все боюсь, что урулус…
– А с чего он вообще может быть, этот урулус? Что там у вас, в благополучном месте, могло случиться?
– Нет, у нас точно ничего не могло. Это как-то связано с нашей службой, с эвакуаторской… Ну не знаю я, Кать, честное слово. Меня просто тревожит, что почты давно нет. Я в некотором смысле вслепую работаю.
– И что ты сейчас должен делать?
– Ничего, обстановку изучать. Я донесения отправляю, а мне робот автоматически отписывает: ваше
