– Может быть все. Но сама, по доброй воле… нет, не могу этого представить.
– А тебе и не надо ничего представлять.
– Ну Игорь! – Она тормошила его, распушала волосы, целовала в подбородок, до которого едва могла допрыгнуть. – И чего ты выдумал, что тебя все наши не любят? Бабушка моя, например, очень любит!
– Бабушка замечательная… – вздохнул Игорь.
– И дядя Боря тоже!
– А тут школа моя была, – он вдруг остановился возле металлической ограды, серебристой, в человеческий рост, густо заплетенной вьюном.
– Ты ее любил?
– Не то слово. Каждое утро бежал, как на праздник. У нас ее все любили. Учителя были такие… сейчас таких не бывает. А у вас таких вообще забыли, когда видели. Театральный кружок у нас тут был…
– Театральный?
– Ага, для эвакуатора это первейший навык. Я серьезно в артисты готовился. Но потом решил, что эвакуатор благородней.
– И кого же вы ставили?
– Да много кого. Шыкспира, например.
– О-о! А своих что, нету?
– Своих не так интересно. У ваших плотность другая. Это гравитация такая, что ли, – но у вас более серьезно как-то все. У нас-то, чувствуешь, все гораздо легковесней? И дышать легче? Я уже привык, что надвое живу. У вас – тяжело, и поэтому скоро все провалится. У нас – слишком легко, и поэтому скоро все взлетит.
– В принципе да, – важно согласилась Катька. У нее тоже было два состояния – с ним и без него. Без него она проваливалась, с ним – взлетала, а когда была более собой – понять не могла. Проклятая землянская двойственность, брянская тяжесть, художническая легкость.
– Знаешь, что я больше всего любил? – спросил он полушепотом. – Вот когда с репетиции идешь… осень, часов шесть… Светло еще. Допустим, сентябрь. И так таинственно… Таинственно, уже когда выходишь из пустой школы. Я очень любил оставаться после уроков. Такое все необязательное. У нас вообще был культ необязательного, я не скажу, что у всех, но как-то это входило в саму идеологию планеты. Делать без принуждения, помимо необходимости. Избытки, излишества, внеурочности… Мне нравилась пустая школа, в которой кончились занятия, нравилось репетировать в актовом зале, идти пустыми коридорами, потом медленно, никуда не спеша, с портфелем идти домой. Мне казалось, что все люди со мной в заговоре. Я шел мимо поликлиники, мимо рыбного магазина… навстречу все попадались тихие, таинственные и доброжелательные прохожие, которые на меня смотрели с легким изумлением и скрытым одобрением: как это я, так явно принадлежащий к тайному обществу, не боюсь тут ходить в открытую? Но ведь вы тоже не боитесь, отвечал я им мысленно. Мы – да, но нас никто не видит, кроме тебя, а тебя всем видно. А кроме театрального, у нас еще был литературный кружок. Мы даже делали свою радиопередачу. Клуб умных детей. И по нему тоже было видно, что и такой клуб, и такие дети могут быть только в гибнущей стране. Столько приличных людей она просто не выдержит. Я это знаешь когда почувствовал? Когда клуб стал распадаться. Кто-то не мог приходить из-за учебы, потом из-за романов, из- за собственных детей… Я тогда понял, что обречено всякое сообщество, которому хорошо вместе. Его мир раздавит. Так и с планетой. Но вот собираться по вечерам… о чем-то говорить… иногда пить вино, иногда просто рассказывать страшное… А между прочим, здесь я впервые поцеловался.
– Можно повторить, – сказала Катька и тут же испугалась: ведь это было все равно что целоваться на кладбище. Обугленные деревья лежали кругом, и школа, все перекрытия которой провалились вниз и лежали на первом этаже бесформенной кучей, просматривалась насквозь.
Игорь, как всегда, все понял.
– Господи, сколько у вас всего напридумано лишнего… Почему нельзя целоваться на кладбище? Место как место. Тоже были люди, тоже целовались. – Он прижал ее к себе и потерся щекой о ее короткие мягкие волосы, сам стриг позавчера, больше некому. – Здесь сейчас как в школе после занятий. Мне кажется, это все на меня смотрит… знаешь, с некоторым удивлением. Вот, выжил…
– Игорь, – Катька высвободилась и слегка отстранилась. – Я тебя давно хочу спросить: ведь, наверное, много народу погибло. Эвакуация ведь у вас началась только после того, как кого-то уже… убили, так?
– Да, наверное.
– А почему трупов нигде нет? – решилась она наконец. – Что, всех успели похоронить и только потом улетели? Это как-то маловероятно, ты не находишь?
– Смешная ты, Катька, – сказал он. – Ты все думаешь – все у всех одинаково. У нас человек сразу исчезает, весь.
– И куда девается?
– А куда он на Земле девается? Туда же, в химические элементы. Только у вас элементов меньше. У нас знаешь какая периодическая таблица? Три разворота в энциклопедии. Даже мать не все помнит, а она у меня химию преподает.
– Подожди. Что, умираешь – и тебя нет?
– Ну да, это везде так. На всех планетах. Просто у вас ошибка эволюции – процесс очень замедляется. Пока всякие там процессы… негигиеничные… лет восемь, а то и десять. А у нас сразу. Как улетел.
Это ты хорошо придумал.
Но в сортир ты ходишь, я знаю, знаю, знаю!
