было, у нее-то своего не было, чтобы не жить с микросхемой, как она говорила. Я телик там автоматически настроил – ведь каналы надо каждый раз настраивать, когда переезжаешь на новое место. Ну а потом, когда я опять привез телевизор к себе, выяснилось, что после двух-трех переездов он уже не может настраиваться автоматически и его нужно настраивать самому.
– Ну и?
– Я попробовал настроить, но у меня ничего не получилось. Разбираться в инструкции было лень, я и бросил это занятие. С тех пор мой телик стоит на полу и молчит. Что ты на меня так смотришь?
В сущности, она классная девчонка. И фигура у нее красивая, и доброта, и ум есть. Только вот морщины от частых принудительных улыбок слегка безобразят ее рот. Морщины ведь разные бывают. Есть естественные морщины, а есть пришлые. Ей на работе часто приходится улыбаться по заказу, она мне сама об этом как-то говорила.
– Просто нет желания, Инна. Понимаешь, когда перестает пониматься общий смысл жизни, не хочется настраивать каналы. Вот и все.
Она молчала.
Я не в первый раз сталкивался с тем, что женщины в попытке понять что-то не могут переступить какой-то черты. Что-то останавливает их размышления – словно заслонка в печи. Женщины богаты практичным средним умом, в отличие от мужчин, которые часто бестолковы в повседневной жизни, но умнее в одноразовых трансцендентных всплесках.
Я смотрел на Инну насмешливым и в то же время, как сам чувствовал, беспомощным взглядом.
А она своими автоматически внимательными глазами разглядывала меня – словно освещала неяркой лампой.
– Понятно… – наконец тихо сказала она. – Ты просто полюбил свою депрессию. Ты упиваешься ею. Она тебе нравится, Саша. Кто-то живет с микросхемой, а ты с ней, родненькой.
– Ну да, – я улыбнулся, – надо же с кем-то жить, если не с кем.
Инна выдержала короткую паузу.
– Я тебе говорила: иди к врачу. Не хочешь идти к врачу, начни принимать, по крайней мере, прозак или паксил. Но ты и этого не хочешь делать.
– Да ладно, – сказал я. – Про телевизор я сочинил. Он у меня в порядке.
– Что?
– Я в порядке, Инна. Завтра начну есть паксил.
Она сглотнула, явно сдерживая свою реакцию на мои слова. Затем, придерживая рукой одеяло на груди, прошла к плите.
– Есть хочешь? – буднично сказала она.
Переборола себя. Молодец, все по психологическим канонам. Герой. Женская воля все искусственные горы своротит. На этот раз ей не пришлось искусно улыбаться. Она просто стала нейтральной – а это, вероятно, сделать было еще труднее. Я почувствовал к ней пришедшую откуда-то, как порыв ветра, нежность.
– Сними простыню.
– Что?
– Простыню сбрось на пол. Пожалуйста.
Инна посмотрела меня секунду, не двигаясь, потом медленно опустила руки, и простыня упала на пол. Кухонный пол был у нее чистым. На ней были тонкие белые трусы, чуть скомканные на левом бедре и оттого совсем девчоночьи. Маленькое загорелое тело с крепкими ногами и острыми грудями. Колени, как у статуи. Ухо выглядывает из волос, словно сыроежка из густой травы. Глаза цвета заваренного много дней назад чая. Серо-голубые ресницы. Смотрит на меня, не моргая. Милая. Я так ей и сказал. Жаль только, что у нас ничего не получится – но этого я не сказал. Мы просто обнялись. Потом опустились вместе на пол на простыню.
Но у меня и тут ничего не получилось.
Кажется, впервые за много лет.
Я какое-то время еще сидел на кухне и переключал каналы.
Жевал печенье из вазочки. Потом вышел в коридор, взглянул на нее, лежащую на диване и вперившую взгляд в свой телевизионный экран. У нее было влажное лицо. Я вспомнил фразу, услышанную в супермаркете «Седьмой континент» из уст ухоженной немолодой женщины, катящей продуктовую тележку и разговаривающей по мобильному телефону: «Ну и что? У нас с ним удачный секс. Иначе бы я давно ушла…» Вот и все. Последний соединяющий нас мостик рухнул. Я был почти рад этому.
Этот последний мостик держит, вероятно, всех взрослых людей на земле. Подпитывает остроту интереса к жизни. Вера не держит. По крайней мере, мостов с надписью «Вера» обрушивается все больше. Хотя я и слышал как-то по ТВ, что вера в успех и в Бога – синонимы. Тогда, в той телепередаче, кажется, под названием «Рецепт успеха», выступал некий создатель сети кофеен, который, сидя в кресле и поблескивая матовым блеском туфель долларов за восемьсот, говорил, что обязан всему в своей жизни вере в Создателя. «Если бы Бог сказал мне, что мне необходимо пойти на вокзал бомжевать – я бы пошел, не сомневайтесь», – уверял он. Но Бог ему этого пока не велел. «А как вы узнаете, что Бог этого от вас захочет?» – спросил в прямом эфире один из зрителей. «Если он даст мне знак, я увижу этот знак, не сомневайтесь», – ответил создатель сети кофеен.
Я решил, что стоит уйти от Инны прямо сейчас, без объяснений, без всякого знака. Качнулся в сторону шкафа в коридоре, где висела моя одежда.
– Саша, – повернула ко мне голову Инна, – завтра придут мастера по установке окон. Я с работы уйти не могу. Ты можешь их принять?
«All you need is sex», – могли бы спеть «Битлз», появись они в наше время. Секс, этот величайший генератор радости, телесный соединитель сердец, оказался бесполезным, потому что действовал на холостых оборотах, без любви.
– Ну так как? Я уже договорилась…
Конечно, она поняла, что мы расстаемся. Иначе не задала бы этот вопрос.
– Будешь менять окна на новые? – спросил я.
– Только одно. То, что в гостиной, мне установили в прошлом году с браком. Я тебе показывала трещину, помнишь?
– Нет. Посижу, конечно. Какие проблемы.
Люди адаптируются, как животные, к любым условиям жизни. Людей не уморить ни сексуальным воздержанием, ни любовным. Они будут жить по-любому, даже не людьми.
– Спасибо, – сказала Инна, глядя в экран телевизора. Она смотрела в него, как смотрят в окна пожилые люди, сидящие сутками на кухне за столом.
Повесть о счастливом человеке
Вы, может быть, думаете, что счастливый человек – это я? Как вы поняли, я разучился острить. С чувством юмора у меня давно уже не все в порядке, Инна права. Счастливый человек в русском мире начала XXI века – это тот, кто позитивно мыслит, мобилен, не заморачивается по пустякам и умеет ко всему, в том числе и к серьезным явлениям жизни, относиться с иронией (к деньгам только нужно относиться серьезно, чуть не забыл). Ах, ирония… Сейчас он появится – счастливый человек. Но не ироничный.
Представители фирмы пообещали заменить пластиковое окно в гостиной бесплатно.
В три часа дня пришли двое рабочих, и с ними менеджер, черноволосый парень лет тридцати – посланный, как видно, проконтролировать работу и восстановить репутацию фирмы. Парень привлек мое внимание тем, что его лицо все время находилось в состоянии, предшествующем улыбке, а из его темных глаз время от времени проливался далекий, сильный и очень пронзительный свет. Тот самый, что, вероятно, был у солдат СС, въезжающих на левый берег Днепра в 41-м. Точно так же смотрела и моя мать, когда мы с Сергеем сносили ее на стуле по ступенькам больницы – взгляд, вскрывающий горизонт и достигающий далекой точки, видной только ей одной.
Я завидовал таким взглядам – мне казалось, что именно они отличают людей, знающих, ради чего они сейчас живут, от тех, кто этого не знает. Те немецкие солдаты, что въезжали в Днепропетровск, пробивали пространство перед собой и уносились дальше за горизонт, словно были навечно уверены в своей правоте – несмотря на то, что позже проиграли войну. Пронизывала невидимый горизонт впереди и моя мать, которая
