страшная. Когда меня к жизни вернули, мне даже обратно в эту тьму захотелось. А что? Здесь заботы всякие, поиски денег, борьба за выживание, а там – вечный сон без снов. Спи себе и спи. Потрясающе! И знаешь, какой я вывод сделал после этого путешествия?
– Ну?
– Надо просто жить и никуда свои мозги не впихивать. Нужно наслаждаться вкусом жизни, ее питательностью, полезностью. Когда ты ешь нежную телячью отбивную, ты ведь не думаешь, Греча, о том, как этот теленок рос, как его закололи, разделывали? И это не только в еде. Да если бы человек хоть на секунду по-настоящему глубоко – не так как ты, Гречка, а по-настоящему глубоко задумался о том, из чего состоит тот маленький кусок жизни, который он сейчас проживает, какие миллионы страданий в этом куске, как мошкара, роятся, он бы просто сдох от разрыва сердца! Мы и живем, Сашка, только потому, что мало задумываемся. Надо радоваться, что пока ты живой, все есть, а потом не будет ничего. Это такую энергию освобождает! Все, чего я добился, я достиг после того, как понял, что мы выключаемся, как телевизор. Можно сказать, я заново включил себя, вот так, пэк! – вытянув руку, он щелкнул пультом, и телевизор вновь заработал. – Сменил пять работ, но свое дело нашел. Сейчас у меня такой доход, что я могу себе, Сашка, позволить работать полгода, а все остальное время где-нибудь на Самоа в океане нырять. Скоро я открою собственную клинику и стану зарабатывать еще больше. А может, и вообще работать не буду – зачем, если деньги есть? Какой же тут смысл жизни, зачем он мне? Зачем портить себе аппетит за ужином?
Я не стал ему возражать. Было видно, что Стар во многом делает вид, что у него все отлично; точно так же он вел себя в школе. Я только спросил:
– Стар, а как же Адам и Ева? Ты веришь, что они были, а после смерти, говоришь, наступит темнота. Как можно верить в одно чудо и не верить в другое?
– А… так боже мой… это просто метафора…
– Значит, и высшего наказания нет? Делай что хочешь, потом просто выключишься?
– Почему же нет? Общество недаром законы придумало, чтобы преступников судить и наказывать. Вот этим законам порядочный человек и должен следовать…
– А откуда эти законы взялись, Стар? Кто первый определил, что такое хорошо, а что такое плохо?
– Да какая тебе разница! Опять ты копаешь, Грек!..
Я вдруг стал смеяться. Сам не понимаю, как это у меня получилось. Аристарх, натянуто улыбаясь, с подозрительным любопытством смотрел на меня.
– А если… – сквозь смех говорил я, – а если… в телевизоре вместо выключения, как ты говоришь, и темноты… просто переключат программу… что тогда? Представь, был ты сперва фильмом «Гамлет», а потом – раз, стал рекламой средства от перхоти, вот как эта, – я показал на экран телевизора. Или нет, – щелкал я пультом, – был ты, например… был хирургом… а стал – вот… – Я кивнул на экран, где, высоко вскидывая ноги, танцевал немолодой юморист.
Аристархов растянул в кислой улыбке левую щеку.
– Знаешь, это остроумно, конечно. Да только вот не надо. Не надо. Любые формы жизни приемлемы. Какая разница, смешон я или нет, низок или велик, значителен или ничтожен, – если у меня есть друзья, любимая жена, дети… Если я никого по башке не бью и законов не нарушаю?
– А ты не думал, что существует общее для всех форм жизни понятие красоты и безобразия, великого и низкого?
– Не существует. И не может существовать. Реклама средства от перхоти нужна тем, у кого завелась в волосах эта перхоть. Шекспир нужен, не знаю, для воспитания, для образования, там. Петросян нужен для тех людей, которые его смотрят. Зачем же возвеличивать одно и принижать другое? Пусть постановщики Шекспира соревнуются между собой, а утверждать, что это выше, чем реклама шампуня… знаешь, просто даже смешно для такого взрослого чувака, как ты, Грек.
Я молчал. Я чувствовал усталость и раздражительность.
Аристархов слез со стола, сел передо мной на корточки и заглянул мне в лицо.
– Ладно, Сашка… Выпишу-ка я тебе хорошего снотворного. Паксил тоже обязательно… Денег не надо, раз я задолжал тебе. Только принимать надо строго по расписанию. Строго по расписанию. Эй, слышишь меня?
Позитива не будет
По расписанию. Слышу. Только это вряд ли что-то изменит.
Борьба идеологий, как говорил когда-то Черчилль, лежит в основе всех неизлечимых болезней. Если тебе что-то отвратительно, доказывать это не надо. Делай свое дело – или умри.
Для начала я убил свою анкету с сайта знакомств. Включив Интернет и заглянув в содержимое анкеты, я содрогнулся от обилия в ней примитивных вопросов, на которые я когда-то точно так же примитивно дал письменные ответы. Особенно те, что обозначены красными звездочками – то есть обязательны к заполнению. Сколько тебе лет, кто ты по знаку Зодиака, женат или замужем, есть ли дети. Еще «требования к будущему партнеру», «ваши увлечения» и «расскажите немного о себе». И это читали тысячи незнакомых людей! Словно вышел голый на рынок: склонности такие-то, увлекаюсь тем-то, купите, не пожалеете… Я усмехнулся, тыча мышкой в нарисованную на экране кнопку, чтобы побыстрее себя уничтожить. Но смерть получилась не сразу. Сначала электронный глаз мигнул и переспросил: «А вы точно желаете удалить свою анкету?» Я подтвердил, что да, точно, и вновь надавил на кнопку. Анкета провалилась в небытие, возникла надпись: «Ждем вас снова на этом сайте».
Было непонятно, темно ли за окном – шторы давно не раздвигались. Выпив очередную таблетку паксила, я лег на диван. Примечательно, что когда я развернул инструкцию в аптеке и принялся ее читать, там было написано, что данное средство уничтожает склонность человека к суициду. Это меня заинтересовало больше всего. Моя египетская подружка Аннет говорила как-то, что пыталась принимать паксил в самом начале собственных душевных недомоганий, но через несколько дней бросила, потому что ее резко стало тянуть в сонливость и тошноту. Но в инструкции ведь так и было написано: в течение первой недели после начала приема возможны приступы слабости и тошноты.
Валяясь на диване, переключая пультом каналы телевизора и управляя музыкой на СD-плеере, изредка выходя на улицу, чтобы купить еды, я пил одну таблетку паксила в день и еще другие, назначенные Аристарховым. Приступы тошноты и сонливости прошли через неделю – сейчас внутри вяло протекала апатия, похожая на влажный туман. Мысли двигались потоком расшифрованных иероглифов, которые почему-то было неинтересно читать.
Один раз меня навестил Сид. Он явился без предупреждения – просто позвонил в дверь. С тех пор, как я отключился от мира – а вернее, мир отключил меня от себя, и у меня не было ни сил, ни желания упрашивать его восстановить нашу связь – я бы открыл, пожалуй, каждому, кто просто позвонит в дверь. Даже грабителям. Но никто не приходил.
Сид вошел, промокший насквозь.
– Там что, дождь?
– Ага. Шли мимо с Ксю, решил к тебе заскочить, ты не отвечал на звонки.
– Знаешь, я думал о тебе и хотел позвонить.
– Так позвонил бы.
– А Ксю, это кто? – спросил я.
– Моя девушка, Саша. Кажется, я люблю ее.
– Вот как? Любишь? Правда? – заинтересовался я.
– Да, – кивнул Сид, – знаешь, я кажется, лишился любовной девственности и скоро брошу на фиг свой реальный роман. Любовь настоящей.
– Настоящей? – удивился я. – Где-то я слышал это слово. Черт, но в прошлом я точно его не слышал. Откуда оно тогда?
– Значит, залетело из будущего, – засмеялся Сид, открывая дверь в туалет, – пойду отолью, а то скончаюсь от передозировки мочи.
– Разве так бывает, что слово, которое ты слышишь, залетело из будущего? – спрашивал я в закрытую дверь.
– Конечно! – весело отвечал Сид. – Почему нет? Будущее – это страна, в которую ты, бродяга, бредешь из своей нынешней. И вот, ты уже к ней подходишь и слышишь в отдалении слова, произносимые в этом
