— Понимаю, мамулечка, — она жалостливо посмотрела на меня, — тебе, наверное, обидно, но ведь папа с тобой разводиться не будет, это уж точно. Что же ты переживаешь?
— Разве дело только в том, разведется он со мной или нет?
— А в чем еще? — искренне удивилась дочь.
И удалилась в свою комнату. Слышно было, как щелкнула клавиша магнитофона, и по квартире полились звуки рэпа. Я буквально рухнула на табуретку. Что это: подростковый эгоизм, когда все, чем интересуется ребенок, — это только его собственная персона, на остальное ему наплевать, или осознанный выбор дочери между отцом и матерью? Девочки традиционно ближе к отцам. Хотя отношения между Петей и детьми всегда складывались достаточно отстраненные, он почти не занимался ими — росли они рядом с ним, и ладно, большее его не интересовало. Я так за все эти годы и не поняла: а что вообще нужно ему в этой жизни? Что может захватить его целиком, без остатка? Казалось, все, что окружало его, не вызывает в нем особых переживаний. Может, он просто из такой породы людей, которым незнакома страсть к чему- либо, — вот и живет себе ровненько, без потрясений. Поэтому и особой любви к Леночке, гордости за нее я в нем тоже не замечала. Но это не могло помешать дочке принять сторону отца просто потому, что девочки — они все же ближе к отцу, чем к матери.
Антошка... Мальчик мой... Всегда был маминым сыном. Сейчас, конечно, возмужал — на следующий год им уже поступать, вот предстоит хлопот! Но это приятные хлопоты: видеть, как твои дети, которые еще совсем недавно были малышами, взрослеют и выходят в самостоятельную жизнь.
Антошка вернулся с секции по баскетболу часов в шесть. Скоро должен был появиться и Петя, если, конечно, не задержится нигде. Лена убежала к подружке. Дома было тихо, лучшего времени поговорить с Антошкой нельзя было и представить. Вот только успеть бы до того, как все опять соберутся. Мне почему-то хотелось добить этот вопрос, может, я боялась, что отложи я его хоть на чуть-чуть, и у меня уже духу не хватит? Как знать. Я усадила Антошку кушать, еле дотерпела до того момента, когда он стал наливать себе чай (не портить же сыну аппетит нашими взрослыми проблемами), и наконец спросила:
— Антош, с тобой можно поговорить?
— О чем? — Он поднял на меня глаза. Видимо, что-то прочел на моем лице и тут же скис. — Что, о вчерашнем?
— Да, о вчерашнем. Ты знаешь... — начала я.
— Мам, — прервал он меня, — ну о чем тут разговаривать? Понятно, тебе неудобно, что мы с Ленкой услышали ваш разговор. Ну, случилось так случилось. Что ты мучаешься?
— Я мучаюсь оттого, что не знаю, как мы теперь будем жить дальше.
— А как мы жили все это время? — удивился он. — Так и будем.
— Но раньше у папы не было... — Я замялась, не зная, как обозначить проблему.
— Женщины на стороне? — помог Антошка.
— Да, — облегченно сказала я.
— Нет, я имел в виду — когда она уже была у него. Мы же все равно жили нормально, — сказал он. — Да и потом, она у него нормальная, не вредная.
Я застыла. Антошка взглянул на меня и закашлялся.
— Ты откуда знаешь? — трясущимся голосом спросила я.
Он смущенно поерзал.
— Антон?! — Мой голос сорвался на крик.
— Ну, ма-ам, — виновато протянул он, — не злись... Это все Колька... Она в их доме живет. Вот он отца там и увидел... А потом мне ее показал...
— Когда?
— Что «когда»?
— Когда ты ее видел?
— Весной. — Антошка пришел в себя и уже отвечал спокойно.
— Значит, ты все это время знал и покрывал отца? — Я не могла поверить своим ушам.
— А что тут сделаешь? — Антошка вскочил, налил себе вторую кружку чая и вернулся за стол. — И потом, что я полезу в ваши дела? Отец нас с Ленкой не трогал, а остальное, — он отхлебнул чай, — это вам самим разбираться.
— Значит, отец прав? Ты так считаешь?
— Ма, не заводись. — Антон подхватил кружку и решительно направился в свою комнату, тем самым давая мне понять, что разговор окончен. — Отца тоже можно понять.
— То есть? — обомлела я.
— Она симпатичная, молодая и... — Антошка поискал слово, — продвинутая. Вот его и зацепило. — И он хлопнул дверью.
Почему так? Почему? Как будто не осталось никакой морали, все рухнуло в тартарары. «А все эта вседозволенность, — ожесточенно подумала я, — льющаяся с экранов и из динамиков. Мое дело — сторона, и все тут». Взрослые люди еще могут все это профильтровать через мозги, а малышня глотает без разбора. Бог с ним, когда так ведут себя люди посторонние, но мои собственные дети? Положить столько лет на то, чтобы воспитать в них лучшие качества, и в итоге получить в ответ: «Не наше дело — разбирайтесь сами!»
А я ведь была уверена, что обрету в них поддержку в эту трудную минуту, что пристыдят они отца прямо или косвенно. И если на меня ему наплевать, то не наплевать будет на собственную плоть и кровь. Ан нет, Елене, похоже, вообще все равно, что происходит. Ну да, конечно же у нее свои страдания — какой-то мальчик, уже четвертый или пятый за последний год.
А Антон... От него я, признаюсь, не ожидала такого выверта. Мужик, мужик в нем проснулся. Как это он сказал? «Симпатичная, молодая и продвинутая». Что за дурацкое слово выдумали — «продвинутая»? Хотя, что мне за разница, каким словом он ее назвал. Главное — не что произнес, а как. Одобрительно, чуть ли не гордясь отцом, которому удалось отхватить себе такую бабу.
Меня колотило. Спокойно, спокойно, уговаривала себя. Да дьявол его побери! Почему спокойно? Зачем спокойно? Кому это интересно? Я сорвалась с места и понеслась в гостиную. В голове пульсировала одна только мысль: «К чертовой матери все, к чертовой матери!» Я распахнула дверцы серванта, достала из него первое, что под руку попалось, и с силой шарахнула о пол. Раздался дикий грохот. Я посмотрела на осколки под ногами. Блюдо. Из итальянского сервиза. Петя меня убьет. Если я не убью его прежде, внезапно с ожесточением подумала я и протянула руку за следующим снарядом. Бэмс! Вдребезги разлетелась салатница из того же сервиза.
— Мама! — вдруг услышала я за своей спиной. — Что ты делаешь?!
Обернулась — Антошка. Смотрел на меня испуганными глазами и повторял:
— Мама... мама...
«Поздно!» — мелькнула мысль. Я отвернулась и опять сунула руку в сервант. Меня как будто бес обуял.
Где-то вдалеке сзади хлопнула дверь. Я вытащила из серванта пару тарелок и прислушалась. Тихо. Наверное, Антошка ушел, чтобы не видеть этого ужаса. По щекам быстро-быстро побежали слезы.
— А-а!!! — взвыла я и бросила на пол тарелки.
Я любила этот сервиз. Мы совсем недавно купили его. Он был жутко дорогой, но изумительно красивый. Я все представляла себе, как соберутся гости, мы будем сидеть за столом, на котором расставим этот замечательный сервиз, и будем праздновать и веселиться... Все вместе... Зачем, зачем теперь-то он мне нужен?
Ира
Я встречала Светку в Шереметьево вечером после работы. День выдался тяжелый. Вымоталась до предела. Когда упала в заказанное такси, почувствовала, что силы совсем на исходе. Главное сейчас было не сорваться на Светку. Вот какого черта она едет? Какой в этом смысл?
Самолет приземлился вовремя. Я стояла в зоне прилета и внимательно всматривалась в спешащих на выход пассажиров. Не то чтобы боялась не узнать Светку, с которой знакома уже сотню лет, но ведь не видела ее два года с лишком, мало ли...
Светка принялась махать мне уже издали. Маленькая, с коротко подстриженными черными волосами — ее почти не видно было в толпе рослых немцев, заполонивших проход. Но я заметила взметнувшуюся вверх
