— Ждем, — спокойно ответил врач.
— Чего ждете?
— Когда это станет ясно…
«Что это? — подумала Марина. — Что за чертовщина?» И, вздрогнув всем телом, открыла глаза. Темно. Тихо. Она в своей постели. Рядом спит муж. Сон. О боже! Она рывком села на кровати.
Кошмар! Не дай бог увидеть это еще раз. И уж, конечно, не дай бог увидеть это в реальной жизни. А Вересов был совсем не похож на себя, подумала она, выбираясь из-под одеяла. Надо пойти выпить водички или сока. Умыться. Она провела ладонью по шее. Вспотела. Еще бы!
«Не похож, не похож, — шепотом повторяла она, направляясь на кухню, — а значит, это не он». Хотя больные никогда не похожи на себя здоровых. Она включила свет на кухне, открыла холодильник и уставилась на полки. Нет, пожалуй, холодный сок — это будет слишком. Лучше чаю. С медом. И — обратно в постель, досыпать.
Она воткнула вилку чайника в розетку и нажала кнопку включения. Села на стул, откинулась на спинку и задумалась.
Опустошение. Одиночество. Вот что она испытала, увидев Вересова, неподвижно лежащего на больничной койке. И успела подумать… успела? Или это только сейчас пришло ей в голову? Непонятно. С этими снами всегда так: ты вроде уже и проснулся, а отделить бытие от небытия еще невозможно. Ну, не важно. Подумала она о том, что, если бы у нее был ребенок, она бы не чувствовала себя такой одинокой. Вот только опять-таки непонятно, ребенок вообще или ребенок именно от Вересова? Марина прикрыла глаза, пытаясь вспомнить, что ж там об этом было, во сне.
Откуда эти мысли? И главное — зачем? Знаки? Или так, ерунда? Как сказал бы врач из сна: «Не знаю. Никто не знает». А то получится, что поведется она якобы на знак, родит ребенка, а потом обнаружит в один прекрасный день, что никакого тут веления судьбы не было и надо было забыть о случайно забредшей мысли в то же мгновение, когда она явилась к ней. А ребенка-то куда? Марина боялась этого больше всего на свете. Того, что материнский инстинкт откажет ей в самый неподходящий момент. Точнее, тогда, когда уже будет поздно. И что, именно поэтому не озадачивалась на тему отпрысков?
Да нет. Честно сказать, она вообще об этом до какого-то момента не задумывалась. Не было потребности. Жизнь так многообразна, всегда есть чем заняться. Она и занималась. Чего только не перепробовала. Кроме материнства. А вот с недавних пор мысли об этом нет-нет да посещали ее.
Чайник вскипел и звякнул, выключаясь. Слишком громкий звонок. Хорошо, что Костя обычно спит как мертвый. Еще бы не храпел — цены бы ему не было. Интересно, как бы он отреагировал, выложи ему Марина идейку насчет детей? Может, и обрадовался бы. Он мужик добрый, мягкий, с чужими детьми здорово ладит. А своих нет, хотя до Марины он был женат дважды. Как-то не сложилось. Сожалеет? Марина не знала. Они никогда не обсуждали этот вопрос. Жили себе и жили. Вроде все его устраивало.
Марина кинула в чашку пакетик чая, залила его кипятком, достала из шкафчика мед, поставила на стол, села и опять уставилась в пространство.
«Неужели так тоже бывает? — думала она, побалтывая ложечкой в чашке. — Неужели материнский инстинкт может молчать-молчать, а потом появиться в самый неожиданный момент и сказать: «Привет, а вот и я!»?» А почему бы и нет? Может, и Янке не надо было тогда спешить? Шло бы все своим ходом. И пришло бы куда надо. Спокойно, без надрыва. И была бы у нее нормальная жизнь. А вместо этого — жалкий уродец под названием «семья Вересовых», а вместо Яны — госпожа финансовый директор. Машина, а не женщина. На кой ей все это нужно?
Доказать, что она не хуже других — иного ответа нет. Вся Янкина жизнь была посвящена этой цели. «Другие» — это кто? Янка, похоже, сама не очень отчетливо это представляла и поэтому боролась на всякий случай со всеми подряд. Даже с теми, кто был ей ближе некуда. С Вересовым, например. Или с ней, Мариной. Впрочем, каждый защищается в этой жизни по-своему.
Мама всегда говорила: «Яночка у нас такая ранимая, такая неприспособленная…» Она такой и осталась. Просто облачилась в броню и не снимает ее даже на ночь. Бывает ли она когда-нибудь самой собой? Хотя бы в ванной перед зеркалом или ночью, в снах… Жалко Янку, жалко по-настоящему, но помочь ей невозможно — она ведь изо всех сил сопротивляется любому Марининому вмешательству в ее жизнь.
Хороший мед. Марина облизала ложку и допила чай. Теперь она точно уснет. И надеется, что ей приснится уже что-нибудь другое. Не Вересов в коме… Марина поежилась. Чушь! Все с ним нормально. Шляется где-нибудь. Он же мужик. Тем более, что за ним и раньше водилось.
Глава 24
Дверь распахнулась, и в приемную вошла Яна.
— Доброе утро, — отрывисто сказала она и прошествовала мимо Олеси.
— Доброе утро, — пролепетала Олеся, дрожащими руками складывая в косметичку помаду и румяна.
— Через пять минут ко мне с блокнотом, — приказала Яна и скрылась в своем кабинете.
«И чего испугалась? — ругнула себя шепотом Олеся. — Без десяти девять». Рабочий день еще не начался. А чему удивляться? Жаба всегда действовала на нее парализующе. Хотя вчера Олеся впервые подумала о том, что жаба тоже человек. И понадеялась на то, что отныне все изменится: и сама работа, и отношения с Яной. Но настало сегодня, и выяснилось, что ничего подобного! Забудьте, барышня, все, что вы видели накануне, и задвиньте свои надежды куда подальше. Олесе было достаточно одного взгляда, брошенного на нее жабой, чтобы понять, что та опять во всеоружии и, значит, жизнь Олесина не станет легче.
Ровно через пять минут — как и было велено — Олеся предстала пред светлы очи госпожи финдира. Получила уйму заданий, старательно записала их в блокнот и понеслась выполнять. В конце концов, если мир (то есть жаба) не собирался в ближайшее время кардинально меняться, то надо извлечь из существующей ситуации максимум полезного для себя. В смысле Олесиной карьеры, конечно.
Жаба шла на повышение. Это уже факт. Если жаба возьмет ее с собой, это будет здорово… Тут Олеся задумалась. Здорово ли?
Работать с жабой — тот еще кайф. Полезно — да. Опыт там и все такое прочее. Но тяжко. Никогда у Олеси такого не было. Разные попадались начальники… Сколько их там было до жабы? Пять? Нет, шесть. Шесть — это прилично. И у каждого была своя дурь. Один вечно вытаскивал всех на работу по выходным, другой гонял за короткие юбки и яркую помаду, третий все на свете забывал, четвертый, вернее, четвертая, чуть что — сразу в крик, пятый домогался, шестой и гонял, и орал, и забывал, а еще очень издевательски шутил. В общем, начальники — это тот еще народец. Однако какими бы они ни были, они все были человеки. В отличие от Яны. Эта — все-таки жаба. Животное спокойное, хладнокровное и сосредоточенное исключительно на себе.
Вчера в ней впервые проступило нечто новое. Растерянность, что ли? Или беззащитность. Короче, что-то людское. Олеся еще успела подумать: «О-о, это неплохо. Это обнадеживает». Воодушевилась малость. А сегодня… Да что там говорить! Жабы только в сказках в добрых и красивых превращаются. Ладно, надо выкинуть все это из головы и браться за дело. Алина что-то там про два месяца бормотала, которые отделяют Яну от ее новой жизни, — значит, у Олеси на все про все восемь недель. Она выложится на все сто. И Яна возьмет ее с собой. И у нее тоже будет карьера. Пусть под жабой — но ведь это только начало.
Ушла. Работает. Прекрасно. Все-таки исключительно бестолковая девица. Никакой инициативы. До половины того, что Яна ей продиктовала, могла бы и сама додуматься. Стоило только немного напрячься. Но ей ведь не до этого. Она то макияж поправляет, то разговоры разговаривает, то какие-то планы вынашивает. Скорее всего, о том, как она станет умной, великой и богатой. Как раз тот типаж, который полагает: раз она сидит и усиленно об этом размышляет, рано или поздно мысль эта материализуется, и все в ее жизни волшебным образом изменится. Госссподи! Яну передернуло. Пахать надо, тогда все и
