подняла безжизненно обвисшее тело, окрашенное мелом в белый цвет.
И сразу все вскочили. Сотни рук взметнулись вверх в дикой радости, и торжествующий рев раскатами прогудел в жутком колодце. Гай понял смысл: белый убит!
Кольцо черных беснующихся фигур вдруг исчезло: люди опять упали наземь и прижали лица к земле. Женщина медленно сорвала со своих бедер повязку. Подошла к груде хвороста. Легла на него навзничь. И застонала.
«Что такое? Она ранила себя, что ли?» — Гай вытянул шею и приподнял листья с лица.
Женщина лежала на спине, слегка согнув ноги в коленях и широко разведя их в стороны. Время от времени ее Живот судорожно подергивался, а с уст срывался натуженный стон. «Что с ней?» И вдруг он понял: она рожает. Все лежали ниц, не отрывая лбов от земли, а женщина на груде хвороста рожала, и багровые блики бегали над ней по медленно проплывающим клубам тумана.
— Гей! — вдруг резко крикнула роженица. Огромный статный мужчина вскочил с земли, нагнулся под согнутую ногу женщины и выпрямился у нее между ног, лицом к огню. На миг Гай увидел великолепную фигуру воина с поднятыми вверх руками — он потряс в воздухе копьем и щитом и жалобно заплакал, как плачут новорожденные.
Лежащая ниц толпа ответила приветственным рычанием. Родился новый воин во всем блеске силы и готового к бою оружия. И опять «Гей!», и опять «Уа-уа-уа», и опять торжествующий, радостный рев. Черная мать Африки рожала своих детей, готовых к бою за свободу! Образовался круг: каждый новый воин подбегал к трупу поверженного белого врага и пальцем касался сначала раны на его сердце, потом своих губ. Это была церемония символического пожирания ненавистного врага, и те, кто уже коснулся своих губ, включался в круг, яростно потрясая в воздухе оружием.
Костер потухал, и синий дым тяжелыми струями медленно поднимался в воздух. Женщина с принесенными откуда-то двумя черепами в руках прыгала через костер, кричала и грозила кому-то белыми черепами, и висела в дыму и тумане над последними языками багрового пламени, и крутилась в синем дыму, и кричала слова проклятий. А круг воинов, ритмично притоптывая ногами и потрясая оружием, славил бой и месть. Черные фигуры тянулись бесконечным кольцом. Сиплый хор рычал в темноту:
— Бей!
— Режь!
— Жги!
— Смерть! Смерть! Смерть!
Волосы у Гая стали дыбом. Вдруг Пантера что-то крикнула, и воины ринулись на белое тело и подняли его высоко вверх. Шкурами стерли с кожи мел. И тело ожило — ведь это было лишь театральной постановкой! Мальчишеский радостный крик, общее ликование — и вся деревня уже радостно пляшет в честь будущей победы.
Гай повернулся и побежал обратно на факторию. В банановой роще он в изнеможении упал лицом на траву.
Его привел в сознание тонкий звон.
Король Бубу шевельнулся, звякнула его цепь. И снова Гай содрогнулся от стыда: вечером, когда в него несколько раз выстрелили, он забыл про человека, посаженного на цепь.
В тропиках рассвет длится недолго. В серой мгле Гай присел у обгорелого дерева. Поворот ключа. Резкое движение: замок заброшен в кусты. Осторожный оборот цепи вокруг искусанной ноги.
— Ты свободен, Бубу! — сказал Гай пигмею. — Беги!
Но пленник был так измучен, что не смог подняться на ноги. Он сидел совершенно неподвижно, только тусклые глаза исподлобья следили за движениями рук Гая.
— Ну, что же ты сидишь, Бубу? Смотри: цепей нет! Беги!
И пленник понял. Испуганные, тревожные глаза затравленного животного вдруг ожили и блеснули. Он сел. Поднял голову. Негромко каркнул:
— Оро!
Инстинктивно Гай тоже поднял голову. Уже рассвело, и над их головами на фоне розового неба отчетливо была видна раскидистая крона — каждая ветвь, каждый сучок, каждый лист. И вдруг на толстой ветви показался человек. Он отделился от ствола: пигмей с луком и пучком отравленных стрел в руках. Минуту смотрел на них сверху. Потом легко скользнул вниз по лианам.
— Бубу свободен! — сказал Гай. — Забирай его — и в лес! Пигмей озадаченно смотрел на голого грязного человека с пружиной и колесом на шее. Кто это — негр? Белый? Гай не был похож ни на того, ни на другого. Но Бубу сказал несколько односложных слов, потом повторил их более резко и грубо — и маленький человек потоптался на месте и несмело улыбнулся Гаю. И они скрылись в лесу.
«Черный цвет кожи и отсутствие европейской одежды — это мое преимущество. Сейчас тщательно намажусь снова, повяжусь лианой и сделаю пояс из листьев на негритянский манер. Издали ливанцы примут меня за черного, вероятнее всего — за их удравшего слугу, который возвратился, но боится сразу явиться к хозяевам. Вряд ли они откроют стрельбу без предупреждения. К тому же их выстрелы с большого расстояния не будут особенно опасными: если и попадут, то только случайно», — рассуждал Гай, лежа в траве и завтракая бананами. Дом стоял перед ним как на ладони. Через окна были видны комнаты, столы и стулья. «Кто стоит на вахте? Толстый? Бородатый? Почему их не видно так долго?»
Гай нарвал бананов, лег за бугорком и стал наблюдать. Прошло полчаса, час, два.
С рассвета на веранде не показался ни один человек! Куда же они девались? Не может быть, что они оба спят.
Время шло, и напряжение нарастало. Наконец Гай решился. Снял сапоги и измазал ноги грязью. Под бананами лежала корзина. Он нагрузил ее спелыми плодами. Через лес пробрался к той стороне луга, где стоял склад. По траве на животе приполз к складу, волоча за собой корзину. Потом поставил ее на голову и высунулся из-за угла. Тихо. Он деловито осмотрел дверь, играя роль возвратившегося слуги. Ни звука.
Сжав зубы, Гай медленно шел по открытому месту… Обогнул дом, вошел на веранду, заглянул в окна… Никого. Кашлянул, топнул ногой. Ну, надо решиться. В чем же дело? Или дом уже покинут?
Он поставил корзину на пол. Молнией вскочил в комнату…
На койке без досок лежал мсье Шамси, повернувшись лицом к стене. По белой рубахе расплылось пятно крови. Она лужицей собралась на тюфяке и каплями стекала на пол. Капли падали медленно. Гай слышал звон в ушах, крики обезьян в лесу и воркованье голубей на крыше.
Мсье Шамси был убит предательским выстрелом в спину. Наверное, сменился с дежурства, сварил обед для товарища и сладко захрапел. Тогда мсье Малик избавился от него. «Хе-хе, — думал он, — одна заявка лучше, чем две!»
Гай в изнеможении сел за стол, положил голову на руки, закрыл глаза и долго сидел не двигаясь. Куда убрался мсье Малик? Навстречу людям с 202-го? Или подальше в кусты, чтобы укрыться от восставших негров? Завтра выйдет, чтобы скрыть следы преступления, сожжет факторию и пойдет навстречу белым. Гай решил сделать то же самое: забраться в дебри, костра на ночь не разжигать, а с оружием в руках просидеть до утра. Потом сжечь факторию, а то мсье Малик убийство свалит на него. А сжечь сейчас — преждевременно: дым привлечет сюда толпу негров и ускорит развязку.
Итак, главное сейчас — вооружиться и действовать! Толпа воинов, которые ночью мазали себе губы, могут показаться каждую секунду. Здесь болтаться не к чему.
Он поднялся. Около постели стоял карабин, который всегда стреляет сам. Нет, может быть, мсье Малик оставил здесь что-нибудь получше. Гай спокойно шагнул в другую комнату. На койке прямо под окном лежал мсье Малик. Он был мертв. Гай подошел ближе. На лице — страдание, руки прижаты к животу, ноги судорожно подобраны. На столе стояла пустая миска. Мсье Малик с аппетитом съел пищу с ядом, потом застрелил повара в спину. Наконец сам почувствовал себя плохо и в муках скончался, освободив в этой драме места для новых желающих…
Гай осмотрел комнаты, поминутно выглядывая в окно и не выпуская из рук карабина. Очевидно, оба ливанца уже начали готовиться к бегству: на столах лежали сумки с документами и пищей. Но в комнате мсье Шамси валялась пустая сумка, пахнущая нефтью, а у мсье Малика на столе лежала сумка, набитая бутылочками от лекарств и одеколона. Все они были наполнены нефтью и завернуты в бумажки с указанием месяца и времени взятия образца. Здесь же лежала копия заявки и деловая переписка об обнаружении нефти. Гай бегло просмотрел документы. В них упоминался и Бубу. Леопольдвиль требовал уточнения и
