Гай, медленно работая пальцами, зажег перед толпой несколько спичек. Показал зрителям, как с ними обращаться. Странно: на его глазах девушка ловила рыбу рукой в воде — одним молниеносным движением предельно послушных ее воле пальцев, а чиркнуть спичку — не смогла! Изображение человека на коробке пигмеи не поняли — их мозг еще не привык соединять линии и пятна в образ: они видели только то, что видели, и только.
Престиж Гая явно упал. Да кто он такой? Как он сюда попал? Все недоуменно обернулись к Бубу. Тогда выступил вперед Оро и рассказал о совместном шествии. Все смеялись до слез. Какая-то крохотная старушка попробовала потереть его кожу. Она ожидала, что он был так глуп, что вымазался в далеко видный белый цвет. Но нет, дело оказалось еще хуже: его кожа от природы белого цвета, и старуха это подтвердила всем, кто в ожидании вытянул шеи. Гай оказался просто уродом, обреченным на скудную охоту. Старуха покачала головой, ласково посмотрела ему в глаза и вдруг вытянула грязную маленькую лапку и провела ею по его волосам.
Сбросив Гая со счета, пигмеи принялись за свое обычное вечернее занятие — танцы, пение и игры. Женщины и мужчины соединились в группы, которые повели два хоровода. Притопывая и негромко напевая, они ходили гуськом по кругу, то поворачиваясь лицом к центру, то двигаясь в затылок друг другу. Иногда все клали руки на плечи тому, кто шел впереди, потом останавливались, топтались на месте и снова двигались вперед. Это было примитивное пение без ясно выраженной мелодии и слов, скорее ритмичное негромкое бормотание и примитивные танцы без определенных фигур и па, но с каким-то подобием ритма.
Гай лежал с закрытыми глазами и слушал.
Он думал, что пора двигаться дальше, к последней части программы, заданной ему Ла Гардиа. Найти попутчика на юг, осмотреть Катангу, эту сокровищницу Конго, и затем он Может возвращаться в Европу, оставив нерешенным вопрос о человеке будущего.
На следующий день пигмеи вывели его на безопасную дорогу и охраняли его, пока он не нашел себе попутчика.
Глава 20. Сокровищница
Небольшая деревня лежала у подножья холма и сверху была видна как на ладони. Но Гай все же вынул из чехла бинокль и долго молча рассматривал все происходящее внизу. Дождя не было со вчерашнего утра, и над главной улицей деревни висело облако пыли. Возбужденная толпа жителей, галдевших и размахивавших руками, вприпрыжку двигалась за каким-то темнокожим человеком в грязном и мятом белом костюме, стоптанных белых туфлях и продавленной шляпе; в его руках болтался красный чемоданчик. Через каждые десять-пятнадцать шагов странный человек останавливался, и толпа мгновенно вплотную прижималась к нему со всех сторон. Человек ярким платком вытирал лицо, затем вынимал из кармана огромную металлическую гребенку, широким жестом фокусника снимал шляпу и минуты две-три расчесывал волосы, затем доставал из чемоданчика толстую тетрадь и технический карандаш и, дымя папиросой, делал какую-то запись. Наконец водружал па нос огромные черные очки и смотрел на ручные часы. Толпа то в изумлении замирала, то одобрительно гудела, но человек продвигался дальше, а потом все повторял сначала.
Гай сидел с бельгийским инженером де Фоссом на веранде придорожной гостиницы и завтракал. Рядом стоял видавший виды автомобиль. Это происходило месяц спустя после выхода Гая из леса: пользуясь попутными машинами, он пробирался на юг, в район Верхней Катанги.
— Ничего не понимаю! Что там происходит? Де Фосс усмехнулся.
— Обычная в этих краях история. Подсекают на блесну.
— Кто? Кого? Это забава?
Инженер равнодушно поглядел вниз, пожал плечами и отхлебнул кофе.
— Это рыбная ловля. Шахтер, благополучно отработавший на предприятиях нашего Горнопромышленного союза Верхней Катанги положенный контрактом срок в пять лет, иногда получает честный расчет и бесплатное «приданное»: костюм, шляпу, ботинки и чемоданчик с разной галантереей. Потом отдел кадров забрасывает его вот сюда, в страну балуба. Здесь его возят по деревням в качестве приманки — парень демонстрирует населению чудеса нашей культуры. Вы видели — все сгорают от любопытства и зависти. Еще бы! Ведь сегодня это богатство находится в руках незнакомца, а завтра может принадлежать любому, если только он решится поставить в вербовочном листе крест против своего имени н своими руками, вполне добровольно, повесит себе на шею жестяной талон с номером. Потом будет и выпивка! Сейчас вербовщик поджидает вон там, в большой хижине в конце улицы — туда к нему, как к рыбаку, подведет косяк глупых карасей этот парень, играющий роль блесны. Никакого насилия, все согласно инструкции проводится на добровольных началах. Поняли, наконец? А? Слушайте, ванЭгмонд, садитесь в мою машину и махните со мной прямо на юг, в Катангу, взглянуть на кусочек африканской Европы! Такого чуда вы еще не видели!
Это предложение было с радостью принято: посещение Катанги входило в планы Гая.
Дорога оказалась глинобитным шоссе длиной в тысячу километров. В Кассаи и Нижней Катанге она вилась по склонам гор и холмов, среди нескончаемых лесов и редких плантаций, потом стала взбираться все выше и выше, пока не вынесла путешественников на высоту в полторы тысячи метров, на необозримые просторы плоскогорья Верхней Катанги — выжженную солнцем степь, лишь изредка оживляемую участками девственного леса, ветрозащитными полосами недавно насаженных эвкалиптов и полями арахиса, кукурузы, проса и сорго. Вдоль обочин дороги стеной стояла высокая слоновая трава или колючий кустарник. Как странно было увидеть сухие листья, услышать их мертвый шелест! Как непривычно прошел первый день без дождя! Вечера и ночи стали прохладными, исчезла такая тягостная в Конго влажность воздуха, и даже дневная жара теперь переносилась легко. Путники приободрились и вели машину по очереди, коротая время за неспешными разговорами и мирными спорами.
— В первый раз в Африке я вижу такие несомненные проявления человечности по отношению к туземцам, — говорил Гай. — Из родных деревень будущих рабочих везут сначала на автомашинах, потом по железной дороге, они кормятся и спят на этапных базах. А как чисто готовится похлебка и каша! Да и порции были, на мой взгляд, достаточные… Отрадно, очень отрадно, де Фосс! Тем более, что такая гуманность обходится недешево вашему Горнопромышленному союзу, не так ли?
— Гуманист, смотрите вперед повнимательней: в траве может скрываться и камень и рытвина! Сами понимаете, поломка машины на безлюдной африканской дороге длиной в тысячу километров — это большая неприятность. Так вот о нашей человечности. Негр, повесивший себе на шею жетон с номером, делается домашним животным, скажем, ломовой лошадью с клеймом на крупе. Живая тварь в лесу не имеет объективной ценности, а эта, сидящая в вагоне, обходится хозяину дорого… Она — скоропортящийся товар, ее приходится беречь. Доставка завербованного на расстояние в 800—1000 километров стоит нашей фирме недешево. Ну-ка, подумайте над этим! Как же в этих условиях не быть заботливым?
Машину вдруг тряхнуло, что-то застучало под ногами путешественников. Оба испуганно выскочили и долго осматривали шины, колеса, вал, коробку передач. Но на этот раз все обошлось удачно, и после короткого перекура они покатили дальше.
— Так почему же все-таки рабочих не набирают в Верхней Катанге, вблизи от завода?
— Потому, что их там нет. В результате многих причин Верхняя Катанга — малонаселенный край. Потомки тех туземцев, которые жили здесь до нашего прихода, теперь работают на плантациях и полях союза — ведь фирме надо кормить двадцать тысяч своих черных рабочих и две тысячи белых служащих.
— Гм… Этих потомков тоже подсекли на блесну, де Фосс?
— Нет, проще: у них подсекли землю. По существу она была ничейная, и хозяин, истощив один участок, переходил на другой. Согласно генеральному договору с государством наша монополия получила права на использование десятков миллионов гектаров земли. Ковыряться с мотыгой стало некогда, но фирма платит сельскохозяйственным рабочим почти как промышленным: и те и другие ей одинаково ценны, ведь кукурузная крупа нужна не менее чем медь. Они взаимосвязаны.
— Однако у французов и португальцев я видел другое: там половина силой набранных рабочих
