равно получим премию, — издалека донесся голос Вилема. Оба жандарма громко смеялись
Лулеле вдруг почувствовал под рукой какой-то предмет: рядом плыла большая рваная плетенка — могучая река выносила в море множество всякой дряни. Беглец отломил кусок тростника, нырнул под плетенку, взялся за нее руками и неподвижно повис под ней, высунув трубочку для дыхания. Он слышал шум гребного винта совсем рядом, полминуты ему казалось, что кто-то колотит по ушам молотками. Потом звуки стали ослабевать и исчезли. Лулеле вынырнул. Катер полным ходом уходил к берегу.
Первые минуты соленая вода остро обжигала израненную кожу. Но через полчаса раны потеряли чувствительность. Беглец успокоился, и его движения приобрели нужный ритм. Через одинаковые промежутки времени он ложился на спину и отдыхал, глядя в звездное небо, потом плыл опять. Позднее темный край неба вдруг посерел, ясно показав знакомый профиль гор. Наступало утро. Плыть осталось недалеко, и Лулеле уже увидел впереди стайку зыбких лодок. Он устал, но торжество победы удесятерило силы.
Победа? Нет. Это был просто выход на работу после окончания курса переподготовки. Впереди удесятеренный труд. Но это уже будет не повторение пройденного. Будет партия, но другая: ванКампен и друзья подскажут, с чего и как начать. Это будет не только партия слепой ненависти, но и партия разумной любви, потому что все великое и прочное в жизни строится только на любви. Любви к трудовым людям, а не к богу. Да, теперь он знает, кто его друзья и кто враги!
Впереди занималась заря: чуть выше дальней розовой полоски у самого горизонта клубились тяжелые тучи, в них поблескивали зарницы надвигающейся грозы, оттуда доносились еще пока глухие раскаты грома. Там лежала родина, бедная и порабощенная, которая будет когда-нибудь процветающей и могучей. Сильно работая руками, Лулеле изо всех сил спешил вперед, волоча по воде позабытую на шее веревку. Все в нем ликовало и пело, он смотрел на грозовой рассвет, улыбался и тихонько повторял:
— Угуру! Хорошо, что будет буря! Угуру!
Глава 22. Смысл жизни
По приезде в Париж Гай получил, по его словам, два очень полезных удара палкой по голове.
Директор Ла Гардиа сердечно поздравил его с успехом: серийные снимки произвели большое впечатление, а множество негров в Париже помогут доработать газетные материалы о Конго: получится десяток, а то и два новых серий. Но особенно кстати оказались документальные снимки умершей в грязи сборщицы каучука и убитого жандармами безрукого старика: они — сенсация, перчик, и агентство за них уплатит вчетверо! Ведь эти снимки ясно доказывают полную неспособность бельгийцев управлять своей колонией и настоятельную необходимость скорейшей помощи со стороны гуманной Америки. Американский большой бизнес очень интересуется Конго. У Гая захватило дух от бешенства: он хотел повредить империалистам, а на самом деле помог им.
— Поздравляю, поздравляю! — тряс Гаю руку мистер Ла Гардиа. — Я читал ваш доклад всю ночь. Конечно, вы допустили кое-какие ошибки, досадные и опасные. Но в общем и целом хорошо выполнили задание и ответили на все вопросы, поставленные агентством. Получите в кассе деньги. Но это не все. Сегодня, шестнадцатого ноября, я на месяц за свой счет отправляю вас на отдых в Ниццу. Потом я на год отправлю вас в Вашингтон. Когда вы собираетесь быть в Ницце?
Они сидели в кабинете Ла Гардиа. Этого мгновенья Гай ждал столько месяцев. Он минуту молчал и наконец прошептал:
— Я не хочу ехать в Ниццу и Вашингтон, сэр!
Мистер Ла Гардиа растерялся, потом вынул очки и зачем-то водрузил их себе на нос.
— Что вы сказали, мистер ванЭгмонд? Вы не хотите ехать в Ниццу и Вашингтон? Гай перевел дух.
— Нет, — отрезал он твердо. — После того, что я видел и пережил в Африке, не могу. Понимаете? Не могу!
Они посмотрели друг на друга.
— Город, мистер Ла Гардиа, понятие не только географическое, но политическое и нравственное. По долгу совести мое место сейчас не в Ницце, а в Мадриде.
— В Мадриде?!
— Да. Я должен успокоиться, внутренне пережить Африку, мистер Ла Гардиа. Лучшее место для этого — фронт. Я еду в Интернациональную бригаду на помощь республиканцам. Сейчас дела республиканской армии идут неважно и лишний боец всегда на счету.
— А вы служили в пехоте? Умеете воевать на фронте?
— Нет,
— Ну, видите!
— Вижу, что время настало учиться и этому. Я перестал быть невключенцем и прошел путь искателя. Я нашел то, что искал, мистер Ла Гардиа!
— Что именно, сэр?
— Я понял, что жизнь в борьбе за правду, мистер Ла Гардиа. И в этом счастье!
Пятого декабря Гай проснулся рано: ему предстояло вы-тупить на передовую линию обороны Мадрида вместе с бойцами Интернациональной бригады, чтобы на позициях сменить один из батальонов 5-го полка испанской народной милиции.
Из рыбачьей деревушки на французско-испанской границе Гаю удалось пробраться в Испанию только через две недели, пока французский коммунист нашел рыбаков, которые перебросили на испанский берег его и двух других добровольцев. На рассвете туманного зимнего дня они высадились на испанскую землю недалеко от Барселоны. Около недели Гай изучал устройство испанского пулемета и практиковался в стрельбе вместе с группой французов, немцев и англичан. Наконец, 4 декабря новые бойцы прибыли в Мадрид и поместились в гостинице недалеко от разрушенного вокзала. Целый день ушел на оформление документов и получение оружия. Вечером Гая и других новоприбывших ознакомили с обстановкой на передовой линии, а часом позднее он попал в большой кинотеатр «Капитоль». Зал был набит солдатами до отказа. Белели марлевые повязки, темнели пятна запекшейся крови. Давали советский звуковой фильм «Чапаев». Снаружи доносился гул взрывов. Когда по ходу действия начинал строчить пулемет, зрители хватались за винтовки, иногда шарахались к выходу— поскорее в бой. «Чапаев не отступает!» — гремел в зале мужественный голос русского революционного бойца, и зрители— три тысячи человек — все как один встали и закричали: «Вива Руссиа!»
На следующее утро в серой предрассветной тьме Гай, ночевавший в номере бывшей гостиницы, съел ломоть хлеба и банку консервов. Кругом шевелились, одевались, ели. Из вестибюля доносились крики и стоны: там все было забито ранеными.
Отряд строился на улице, усыпанной битым кирпичом и стеклом.
— День будет спокойный! — сказал командир, немецкий рабочий, служивший в прошлую войну артиллерийским унтер-офицером. — Туман. Самолетов прилетит мало.
Начало светать. Гул орудийной стрельбы нарастал. Вся улица лежала в развалинах. Они шли, исподлобья поглядывая по сторонам. Гаю запомнился шестиэтажный дом, расколотый авиабомбой пополам: одна половина упала, другая стояла, и с улицы были хорошо видны комнаты на шести этажах, цветные обои, мебель… На третьем этаже на зеленой стене криво висела картина в золоченой раме. С четвертого этажа свисала, зацепившись за выгнутую рельсу, детская кроватка с розовым одеяльцем.
Они прошли мимо президентского дворца. Позади него был парк Дель Моро и набережная с Сеговийским мостом: там уже шел бой, сквозь тяжелую пелену холодного тумана гулко доносились пулеметные очереди. Оттуда грузовики везли раненых и убитых…
Вот Северный вокзал. Справа — казармы Монталья. Гай поднял голову: он впервые услышал свист пуль. За прикрытием стен жались бледные женщины и дети. Маленькая девочка при каждом взрыве судорожно прижимала к груди куклу. На тротуарах лежали ряды окровавленных трупов, ящики с патронами. Несколько ослов понуро стояли под тяжелой ношей: привезли бочки с едой. В серой мгле призрачно вырастали и расплывались темные фигуры марширующих солдат. Дорогу отряду пересекала группа вооруженных рабочих. Их вела высокая худая женщина с пистолетом в руке. Это Кларидад, известная
