Я сдаюсь, кладу руки ему на плечи и прижимаюсь к его спине:
— Нет, нравится… наверное.
— Не приставай ко мне, женщина, когда я готовлю! — смеется он, высвобождаясь. Правда, потом он поворачивается и целует меня.
— Ты еду готовишь или жжешь? — поддразниваю я.
— Merde![17]
Бенуа предлагает устроить пикник на крыше, а животных оставить в квартире. Оказывается, он все приготовил — купил даже одноразовые тарелки, салфетки и две бутылки пива. Кроме того, он притащил свой фотоаппарат, побитую и безнадежно устаревшую корейскую «мыльницу», заклеенную клейкой лентой. Его старенькая камера много повидала на своем веку. О ней можно снять полнометражный документальный фильм. Правда, до сих пор Бенуа показывал мне только свои портреты.
Он снимает как одержимый. Зафиксировал каждый шаг своего путешествия из Киншасы в Йобург; сфотографировал все достопримечательности, каждый более-менее крупный перекресток или место, где он ночевал, каждого человека, который отнесся к нему по-доброму. Но фотографировать только людей или достопримечательности мало. Бенуа включает в число ценных объектов и себя. Как будто фотографии не только дают возможность вспомнить места, в которых он побывал, но еще и оправдывают сам факт его существования.
До крыши я добираюсь с трудом, еле дыша. Сюда редко кто поднимается, особенно с тех пор, как сломался лифт. Разве что домохозяйки развешивают белье в солнечный день. Иногда на крыше устраивают вечеринки: празднуют свадьбу, день рождения. Или на какого-нибудь местного бандита вдруг находит блажь угостить соседей жареной бараниной или рыбешкой на гриле. Когда гости напиваются, веселье перерастает в полное безобразие, особенно на Новый год. В Зоосити сложилась традиция с грохотом выкидывать на улицу отслужившие свой век бытовые приборы. Копы и машины скорой помощи не случайно не спешат выезжать на вызовы в Зоосити — если вообще выезжают.
Бенуа подныривает под веревку, на которой сушится белье. Простыни, платья и рубашки развеваются на ветру, как воздушные змеи. С высоты пятнадцатого этажа все выглядит совершенно по-другому. Машины текут по улицам сплошным потоком или стоят вдоль обочины, голоса клаксонов похожи на кряканье игрушечных уток. Горизонт четкий, ясный, лучи заходящего солнца окрашивают Йоханнесбург в цвета ржавчины и меди. Над городом плывут рваные кровавые облака. Таким живописным закат в Хайвельде делает пыль, микроскопические частицы полезных ископаемых, которые рассеиваются в воздухе над терриконами, и выхлопные газы машин. Плохое может быть и красивым.
— Надо вылезать сюда почаще, — говорит Бенуа. Сегодня он необычно задумчив.
— Слишком высоко!
Он награждает меня укоризненным взглядом, и я чувствую себя виноватой за то, что испортила ему настроение.
— Вот. Садись! — Он снимает с веревки одеяло, не обращая внимания на крапивный амулет от воров — изделие мастериц, живущих этажом ниже, и расстилает одеяло на цементном полу у кулера. Я послушно сажусь. Одеяло еще влажное и покрыто узорами, в которых, если присмотреться, можно угадать изуродованных до неузнаваемости героев диснеевских мультиков. Уж если Бенуа что задумал, то доведет дело до конца.
— Тебе не стыдно? Оно же испачкается, — укоряю его я.
Он пожимает плечами:
— Грязь не навсегда. Отстирается.
Вдруг я понимаю, что он говорит не про одеяло.
— Иди ко мне! — зову я.
Бенуа обнимает меня, поднимает камеру повыше и направляет объектив на нас.
— Скажи «Йобург», — велит он. И вдруг я понимаю: он уезжает.
Потом он показывает, что получилось. Бенуа широко улыбается, а рядом с ним сидит какое-то размытое пятно.
— Не годится, — объявляет Бенуа, но снимок не удаляет, а снова поднимает руку с камерой. Еще одна попытка! — Не шевелись и смотри в объектив! — Он осторожно приподнимает мне подбородок и поворачивает. Я смотрю в наше крошечное и далекое отражение.
— Подождать не можешь?
— Нет, Зинзи, — тихо отвечает он. — Не могу.
— Две недели, — в отчаянии молю я. — Одну!
— Не могу.
— Но тебе ведь еще нужно собрать вещи. Все устроить. — Есть такие ловкачи, которые провозят людей через границы, протаскивают через колючую проволоку, переправляют через реки, кишащие крокодилами. С пограничниками расплачиваются пивом — или пулями, по обстоятельствам. Правда, чаще едут к нам, чем от нас. Мало кому хочется нелегально убраться из Южной Африки. Конечно, Бенуа может просто купить билет на самолет, но тогда потребуются визы. Да еще будут неприятности с нашим МВД. Там считают, что беженец — это человек, который не может или не хочет вернуться на родину.
Бенуа вздыхает, опускает камеру и смотрит на меня:
— Сейчас я как раз обо всем договариваюсь. Д’Найс уверяет, что знает нужных людей.
— Да уж, он знает, не сомневаюсь! И как ты собираешься расплатиться?
— Как-нибудь.
— А все-таки?
— У тебя всегда столько вопросов, шери! Ты не можешь хотя бы на минуту перестать быть журналисткой? — Он целует меня, как будто поцелуй заменяет ответ, снова поднимает камеру, широко улыбается: — А теперь, пожалуйста, не шевелись!
И я думаю: нет, лучше ты не шевелись.
Потом звонит телефон — в два часа ночи. Правда, я не сплю. Мне не дают заснуть разные мысли.
— Она хочет ему навредить, — гнусаво произносит голос на том конце линии без всяких «здрасте» и «извините». Я узнаю его только из-за гнусавости.
— Арно?
— Она хочет все испортить! Сонг и ее приятель должны были приехать в студию… А она взяла и пропала! Такая эгоистка. Хочет все испортить! — Арно давится слезами, и я понимаю, что была не права насчет его влюбленности. Он влюблен не в Сонгвезу, а в С’бу.
Глава 14
Все утро я обзваниваю подруг Сонгвезы по списку, который для меня составили миссис Лутули и Дес. Как выяснилось, Десу известно гораздо больше, чем матери. Почти все разговоры заканчиваются ничем, хотя слова «Я журналист» похожи на волшебную палочку. Девчонки сразу раскрываются, как створки раковин. Подросткам так хочется хоть ненадолго приобщиться к славе! Подружки подробно рассказывают о первой любви Сонг, о том, как в седьмом классе она подделала оценки по математике, ее засекли и всему классу пришлось переписывать контрольную, о том, как она любит музыку, какая она талантливая, сколько болтает в классе и по мобильнику — без конца чатится в приложении «Миксит». Девочка по имени Прийя сообщила, что иногда на Сонг «накатывает тоска, настоящий депресняк, но не такой, при котором хочется наложить на себя руки».
Разговоры пока лишь очерчивают контур пропавшей девочки. Я еще не вижу ее — как будто она полароидный снимок, который еще не до конца проявился. Мне кажется, в списке миссис Лутули не хватает многих имен. Скорее всего, опекунша даже не знает тех, о ком Сонгвеза предпочитает не говорить. Например, о своем парне.
Я просматриваю записку, которую дал мне Дес. Дом моды и рекламное агентство — тупик, там