восьми. После этого он оставил счет и был доволен просто тем, что хоть как-то передвигает ноги.
Шаг… остановка… опора… замах… шаг… остановка… опора… замах… шаг… остановка… опора… замах… шаг… Что-то яркое появилось перед его закрытыми глазами. Он разлепил веки и увидел светящие ему прямо в лицо лучи солнца. Он остановился, зажмурился от боли, но перед этим успел заметить на горизонте серебристую полосу.
Это было море. Он снова открыл глаза и посмотрел вниз на зеленую равнину, разбросанные на ней белые Домишки Альтемироса, уютно расположившегося между горой и невысокими холмами вдали.
Он облизал языком холодные, заиндевевшие губы.
— Форестер! — задыхаясь от радости, прошептал он. — Форестер, мы — наверху!
Но Форестеру ничего этого не слышал. Его безжизненное тело плетью свисало с широкого плеча Родэ.
Глава 8
I
Агиляр бесстрастно смотрел на кровь, струившуюся из пореза на его руке, — одного из многих. «Нет, я никогда не буду слесарем, — думал он. — Я могу управлять людьми, но не инструментами». Он положил кусок ножовочного полотна, вытер кровь и стал высасывать ранку. Когда кровь перестала течь, он опять взял полотно и продолжал пилить тело арматурной железки.
Агиляр изготовил уже десять болванок для арбалета, точнее, сделал в них продольные распилы, в которые вставил металлическое оперение. Заострить их было выше его сил. Он не мог одновременно вращать старый точильный камень и подносить к нему болванку. Если бы ему дали в помощь кого-нибудь, в течение часа стрелы были бы доведены до совершенства.
Помимо изготовления стрел, Агиляр занимался также осмотром лагеря. Он проверил все помещения, запасы воды и пищи — в общем, вел себя, как заправский квартирмейстер. Он испытывал противоречивые чувства от того, что его отослали в лагерь. С одной стороны, Агиляр прекрасно понимал, что в сражении от него толку никакого — он был стар, слаб и болен. Но было и другое: он знал, что он вообще человек мысли, а не действия, и это сейчас огорчало его, так как он не мог найти себе достойного места в сложившейся ситуации. Агиляр был политиком, а сражались, испытывали боль, умирали другие люди — даже его собственная племянница. Когда он подумал о Бенедетте, ножовка соскользнула, и он опять поранил себе руку. Он пробормотал проклятие и стал опять высасывать кровь из новой ранки. Затем он посмотрел на распил и решил, что тот уже достаточно глубок. Больше болванок уже не сделать: зубцы ножовки были настолько стерты, что им едва можно было нарезать сыр, не говоря уже о стали.
Агиляр вставил в болванку оперение, закрепил его так, как показывал ему Виллис, и положил ее вместе с другими. «Странно, — подумал он, выходя из домика. — Уже стемнело. Это из-за тумана». Он посмотрел наверх, на горные пики, но не увидел их в сгущавшейся мгле. Ему стало невероятно грустно при мысли о Родэ. И о Форестере — он не должен забывать ни о Форестере, ни о другом североамериканце — Пибоди.
Из ущелья донеслись слабые звуки выстрелов. Он насторожился. Ему показалось, что это пулемет. Он напряг слух, но звук, принесенный случайным порывом ветра снизу, не повторился. Не хотелось верить в то, что противник задействовал пулемет, — их положение и без того было отчаянным.
Агиляр вздохнул, вернулся в домик и взял с полки банку с супом, чтобы устроить себе запоздалый обед. Спустя полчаса он услышал голос своей племянницы, звавшей его. Поглубже запахнув пальто, он вышел на воздух и увидел, что туман совсем сгустился. Он окликнул Бенедетту, и через некоторое время из мглы появилась какая-то странная бесформенная фигура. Агиляру вдруг стало страшно.
Вскоре он узнал Бенедетту, которая шла, поддерживая кого-то. Он бросился к ней на помощь. Задыхаясь, она проговорила:
— Это Дженни. Она ранена.
— Ранена? Как?
— Пулей, — коротко бросила Бенедетта. — Помоги мне.
Они внесли мисс Понски в дом и положили на лавку. Она была в сознании, слабо улыбалась, затем закрыла глаза. Бенедетта укрыла ее одеялом и грустно взглянула на своего дядю.
— Она стреляла, убила человека, помогала убивать других: естественно, что в нее тоже стреляли. Я бы хотела быть на ее месте.
Агиляр с болью в глазах посмотрел на нее и медленно произнес:
— В это трудно поверить. Я словно во сне. Почему эти люди стреляли в женщину?
— Они же не знали, что там женщина, — горячо сказала Бенедетта. — И, думаю, им на это глубоко наплевать. Она стреляла в них, они стреляли в ответ. Мне так хотелось бы самой убить кого-нибудь из них! — воскликнула она с вызовом. — Я знаю, что ты всегда проповедовал мирный путь борьбы, но как можно быть мирным, когда кто-то угрожает тебе оружием! Что, надо обнажить грудь и сказать: давай убивай меня и забирай все, что тебе нужно?
Агиляр молчал. Потом он повернулся в сторону мисс Понски и спросил:
— Она серьезно ранена?
— Нет, опасности нет. Она только потеряла много крови. Когда мы поднимались сюда, я слышала пулеметные очереди.
— Да, мне тоже показалось, что это бил пулемет. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Они перешли через мост?
— Может быть, — прямо ответила Бенедетта. — Мы должны готовиться к сражению. Ты приготовил стрелы? У нас еще остался один арбалет. Тим использует его.
— Тим? Ах да, — О'Хара. — Он слегка приподнял бровь. — Их нужно еще заточить.
— Я помогу тебе.
Она стала вертеть точильное колесо, а Агиляр затачивал на нем стальные болванки.
— О'Хара — странный человек, — сказал он, не прерывая работу. — Сложный. Я, признаюсь, его во многом не понимаю. — Он слегка улыбнулся.
— А я теперь прекрасно понимаю, — ответила она. От напряжения пот выступил у нее на лбу. Визжало точило, сыпались искры, воздух был наполнен запахом металлической окалины.
— Ты разговаривала с ним? — спросил Агиляр.
И она рассказала ему все об О'Харе. Он внимательно слушал с серьезным и печальным лицом.
— Вот таковы наши попутчики, — закончила она свой рассказ. — Это такие же, что сейчас находятся на другой стороне реки.
Еле слышным голосом Агиляр сказал:
— Как много зла в мире, как много зла в людских сердцах!
Они продолжали молча работать, пока не заострили все болванки.
— Пойду посмотрю на дорогу, — сказала Бенедетта. — Приглядывай за Дженни.
Он молча кивнул, и она вышла из домика. Туман стал еще более густым, капли влаги оседали на ее пальто. Если похолодает, пойдет снег, — подумала она.
На дороге было тихо и пустынно. Не было слышно ни единого звука, лишь изредка позванивали капельки воды, падающие с камней. Бенедетта чувствовала себя в туманном облаке, словно завернутой в шерстяной клубок.
Она сошла с дороги, пересекла каменный склон и увидела смутные очертания кабельного барабана. Она постояла рядом с этой гигантской катушкой, спустилась немного ниже. Дорога была еле видна в серой туманной мути.
Бенедетта была в нерешительности — надо было что-то делать, но что — она точно не знала.
